Сатирикон журнал произведения а аверченко. Журналы «Сатирикон» и «Новый сатирикон» и их сотрудники

ГОУВПО

«Челябинский государственный университет»

Кафедра журналистики

Факультет журналистики

Эволюция журнала «Сатирикон».

Выполнила: Мухаметнурова О. У.
(ФЖВ -201)
Проверил:ст. преп. Ратников К. В.

Челябинск

2012

План:
Введение______________________ ______________________________ 1
§1.1. История журнала «Сатирикон» ____________________________3
§2.1. Эволюция стиля сатиры в журнале «Сатирикон» _______________ 5
Заключение____________________ ______________________________ __7
Список использованной литературы____________________ ___________8

Введение

Революционные события, происходившие в мире и, в частности, России в начале XX века привели к тому, что русская общественность стала более раскрепощённой. Она стала ярче выражать свои демократические чаяния не сразу и не прямо, а посредством фельетонов, эпиграмм и с помощью других иронических средств. Это не могла не заметить и пресса, в которой стали развиваться юмористические и сатирические издания. Один из них - юмористический журнал «Стрекоза» (1875-1918), который, однако вскоре утратил популярность 1 . Но он дал основу ещё одному не менее яркому петербургскому сатирическому журналу «Сатирикон» (1908 – 1913). Названый в честь одноимённого античного романа римского писателя Петрония Арбитра, он продолжал лучшие традиции хлёсткой сатиры. Цель работы – проследить историю развития и эволюцию журнала «Сатирикон». Отсюда выходят две задачи: 1. Проследить историю журнала «Сатирикон». 2. Выделить основные вези развития и эволюции журнала «Сатирикон».
История развития этого печатного издания полна взлётов и падений. Так журнал смог встать на ноги после Первой русской революции (1905-1907) и к 1912 году расцвести полным цветом (чему не мало способствовала политика П.А. Столыпина и другие демократические реформы). Потом же он впал в полосу кризиса 1913 года и вышел из него обновлённым, пережив жёсткие нападки цензуры. Уже «Новый Сатирикон» дожил до начала 1918 года. Лишь после Октябрьской революции журнал был закрыт, а большинство авторов оказались в эмиграции.
Главной причиной высокой популярности журнала стало то, что он сочетал в себе как политическую сатиру (направленную, например, против внешней политики Германии до и во время Первой мировой войны, против черносотенцев, а после октября 1917 года - против большевиков), так и безобидную юмористику. Немаловажным было то, что в нём принимали активное участие и деятели русской культуры Серебряного века, которые обобщенно и зовутся «сатириконовцами». Главным редактором журнала стал Аркадий Тимофеевич Аверченко, который привлёк целую плеяду талантливых поэтов и прозаиков: Саша Чёрный, Осип Дымов, Тэффи, Аркадий Бухов, Леонид Андреев, С. Маршак, А. Куприн, А.Н. Толстой, С. Городецкий. А в 1915-1917 гг. с «Новым Сатириконом» сотрудничал В.В. Маяковский. В числе основных сотрудников были и не менее талантливые графики А.А. Радаков, Н.В. Ремизов-Васильев (Реми), А.А. Юнгер (Баян), А.В. Ремизова (Мисс). Их смелые карикатуры и шаржи также украшали каждый номер смелого журнала и также были объектом цензуры.
Журнал «Сатирикон» оставил яркий след в истории периодической печати, обличая в форме едкой сатиры политическую и общественную жизнь России в начале XX в.

§1.1. История журнала «Сатирикон»

Богатая на события история журнала « Сатирикон» началась ещё в недрах другого сатирического издания под названием «Стрекоза». Именно там осенью 1907 г. начал работать будущий главный редактор «Сатирикона» Аркадий Тимофеевич Аверченко. В 1907 г. в «Стрекозе» также сотрудничали молодые художники Ре-Ми (Н.В. Ремизов-Васильев), А. Радаков, А. Юнгер, А. Яковлев, Мисс (А.В. Ремизова) и поэт Красный (К.М. Антипов). Все они были недовольны бесцветной пустенькой «Стрекозой» и настойчиво предлагали издателю реформировать её. Как ни странно, появление Аверченко послужило как будто последним толчком для того, чтобы осторожный редактор Корнфельд согласился.
На одном из очередных заседаний редакции было решено превратить «Стрекозу» из юмористического журнала в сатирический, отражающий злободневные события общественной и политической жизни в стране. Тут же придумали журналу другое имя. Его предложил Радаков. Он вспомнил знаменитый древнеримский роман Гая Петрония Арбитра «Сатирикон» - повествующий о кошмарной эпохе Нерона, где жизненные подробности причудливо перемешаны с гротескными образами омерзительного мира.
Так определилось творческое лицо нового органа. И с третьего апреля 1908 г. вместо надоевшей всем «Стрекозы» стал выходить сатирический журнал «Сатирикон», поставивший перед собой задачу морального исправления общества путем сатиры на нравы. А «Стрекоза» вскоре совсем прекратила существование. «Сатирикон» же выбрал тактику общественно- политической сатиры, главным объектом которого стала политическая жизнь. «Сатириконовцы» иронизировали над Государственными думами, политическими интригами и партиями. Сатириконцы изобретательно высмеивали всех, кто был оплотом правительственной и общественной реакции. Очень часто и охотно они критиковали кадетскую партию, прежде всего за ее поведение в I Государственной Думе. Символом беспомощности кадетов был «выборгский крендель». При этом имелось в виду известное выборгское воззвание кадетов, в котором они призывали народ «не платить налогов и проводить тактику пассивного сопротивления».
К концу 1911 г. наметилось явное падение политической остроты «Сатирикона». Из фрондерского сатирического органа он постепенно превращается в юмористический, все меньше отличаясь от осмеянных им же «Будильника», «Шута», «Осколков». Однако многих такой принцип «улыбательной сатиры» не устраивал. Так в 1911 г. из «Сатирикона» уходит Саша Чёрный, не желая мириться с тем, что журнал приобретает «танцклассное направление». Такой спад радикализма отчасти связан и с ожиданиями, которые дала политика П.А. Столыпина и события Тредьюнионского переворота, когда Николай II пошёл на значительные уступки.
В 1913 г. в редакции журнала произошёл раскол, в результате которого образовался «Новый Сатирикон». Непосредственной причиной раскола были денежные недоразумения и ссора между главными пайщиками журнала: издателем М.Г. Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым, - с другой. По заключенному между издателем и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал.
Новый Сатирикон» продолжал успешно существовать (вышло 18 номеров) до лета 1918 года, когда был запрещён большевиками за контрреволюционную направленность.

§2.1. Эволюция стиля сатиры в журнале «Сатирикон»

С первых дней создания молодая авторская и редакционная коллегия определилась и с авторской позицией создателя: к жуткому и пошлому миру он относится как спокойный наблюдатель, не чуждый юмора, а подчас и ядовитой иронии, но без чувства скорби или гнева. «Ядовитый смех» «Сатирикона» не посягал на основы существующего строя. Журнал даже не уберегся от болезней беззубой, развлекательной прессы. Но в начале своей жизни «Сатирикон» довольно часто обращался к политической сатире 2 . Больше всего издевок «Сатирикона» доставалось на долю правых депутатов Думы. Аверченко уморительно рассказывал о том, как "из-за дурного поведения" их не позвали на обед к премьер-министру Столыпину. О черносотенце П. Крупенском журнал с усмешкой заметил: «Да, он в сущности, светлая голова! Это ничего, что он весь в уши пошёл», - намекая на связь Крупенского с департаментом полиции. В № 9 за 1909 г. были напечатаны «Думские речи»:
«Октябрист: Мы, господа, стоим на страже...
Крестьянский депутат (в ужасе): Еще стражники? Эх, Россея!!» 3
Однако после того, как стихли бури Первой русской революции смех поэтов и прозаиков «Сатирикона» становится более добродушным. В этом плане характерен № 3 сатирического издания за 1913 год, посвящённый памяти «незабвенного Козьмы Пруткова». Отмечая 50-летний юбилей своего предшественника, сатириконцы изощряются в остроумных пародиях, но их общественное звучание невелико. Взвинченная парадоксальность и сентиментальная интимность все больше начинают подменять социально-значимую сатиру. На страницах журнала мелькают обнажённые женские тела, рассказы о «художнике-безбожнике» и модистке, которую он обольстил, пасхальные, масляничные, рождественские безделушки 4 .
Центральное место в журнале заняли шаржи на модных литераторов и артистов. В этом журнале появилась специальная рубрика «Русская грядка на Парнасе», а поэтическими лидерами в журнале стали авторы стилизованных пародий П. Потемкин и С. Горный 5 .
К 1912 г. внутри редакции начались разногласия, приведшие вскоре к расколу. Это было видно по самим редакциям журнала. Так в новогоднем номере журнала, рисуя торжественный парад сотрудников, А. Радаков в сторонке изобразил Сашу Черного, «бросающегося иногда даже на своих». В 1911 г. Саша Чёрный порвал с журналом, публично заявив, что не разделяет его направления. Между тем либеральные критики восторженно приветствовали поворот «Сатирикона» к юмору. По их мнению, главная заслуга журнала заключалась в том, что он смог развлечь русское общество, приунывшее после 1905 г., бездумным легкомысленным смехом.
По мнению Аверченко, «Сатирикон» должен был угодить той части русского общества, которая почувствовала необходимость стряхнуть с души давящий кошмар столыпинщины, свободно вздохнуть, весело засмеяться. Журнал предлагал смех как спасительное средство от тоски и уныния 6 . Новую функцию сатиры тех лет он видит в том, чтобы спасти интеллигента, утопающего в пессимизме, и помочь «выздоравливающей» части России как следует повеселиться.
Но, к сожалению, такая стратегия была выигрышной, так как тяжбы войны и разруха в стране давали мало поводом для веселья. А кардинальная перестановка политических сил после Октября 1918 года, когда во главе власти стали большевики, довершила логический конец этого яркого журнала.

Заключение

Пятилетняя история зарождения, развития, кризиса и закрытия сатирического журнала «Сатирикон» являла яркую страницу в истории не только русской публицистики, но и поэзии Серебряного века. Аркадий Тимофеевич Аверченко сумел собрать под своим началом самых лучших поэтов и прозаиков Серебряного века. В числе основных сотрудников - графики А. А. Радаков, Н. В. Ремизов-Васильев (Реми), А. А. Юнгер (Баян), А. В. Ремизова (Мисс), писатели Саша Чёрный, Тэффи, А. С. Бухов и др.
Устав от безликого юмора «Стрекозы», «Будильника» и «Осколков» молодые сотрудники «Сатирикона» начали лихо критиковать политику и общественный строй и нравы в России. Лишь недолгая передышка перед Первой мировой войной дала и либеральные реформы П.А. Столыпина дали им повод для перехода к улыбательной и безобидной сатире. Это не могло не дать поводов для недовольства у радикалов (и в первую очередь, большевиков). Они называли такую сатиру «беззубой». К этому тематическому замешательству добавился и разлад в редакционном коллективе (особенно между А.Т. Аверченко и М.Г. Корнфельдом). А приход к власти радикалов большевиков в Октябре 1917 года завершил исход этого сатирического издания.
Таким образом, цель работы выполнена: прослежена история создания и развития журнала «Сатирикон» и выделены основные вехи его развития.
Однако и в XXI в. традиции «Сатирикона» живы: в 2006 году начал жизнь электронный журнал «Сатирикон – бис!» 7 . Художник Алексей Караковский намерено выбрал стиль оформления в отечественных и зарубежных ретро-открыток. Название журнала символично: «бис», с одной стороны, означает преемственность от «Нового Сатирикона» Аркадия Аверченко, а с другой стороны, – аплодисменты.

Список использованной литературы:

1. Евстигнеева Л.А. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. М., 1968
2. Поэты «Сатирикона». [Предисл. Г. Е. Рыклина. Вступ. ст. Евстигнеевой Л.А.], М. Л.,1966
3. Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М., 1996
4. URL: http://www.satirikon.biz/

«Сатирикон» - русский литературно-художественный, сатирический, иллюстированный еженедельный журнал сатиры и юмора. Возник в недрах старого русского юмористического журнала «Стрекоза» (1875- 1918), утратившего популярность, и вскоре заменил его. Издавался в Петербурге с 1908 по 1913 год. Название - в честь древнеримского романа.

Писатели Саша Чёрный, Тэффи, А. С. Бухов, О. Дымов, Я. Гордин, В. Л. Азов, О. Л. д’Ор, А. Яблоновский, С. Городецкий, И. Вышлевский, Скиталец, В. В. Маяковский (принимал участие), В. В. Князев, В. П. Лачинов, Л. Василевский, И. Василевский, В. Я. Абрамович, Н. Я. Агнивцев, В. В. Адикаевский, И. Я. Гуревич, Д. Актиль, Дон-Иминадо, А. А. Кондратьев, П. П. Потёмкин, М. Я. Пустынин, А. Д. Скалдин, А. М. Флит Графики А. А. Радаков, Н. В. Ремизов-Васильев (Ре-Ми), А. А. Юнгер (Баян), А. В. Ремизова (Мисс), А. Радимов, И. Билибин, Л. Бакст, Б. Кустодиев, Д. И. Митрохин, В. В. Лебедев, В. П. Белкин, Б. Д. Григорьев, С. Ю. Судейкин, А. Е. Яковлев

Всеобщая история, обработанная «Сатириконом» Данное произведение является одним из первых и по сей день главных памятников российского черного юмора. Впервые информация о предстоящем издании юмористической «Всеобщей истории» появилась в 46 -м номере «Сатирикона» за 1909 год: «Все годовые подписчики получат в виде бесплатного приложения роскошно иллюстрированное издание» . Произведение состоит из 4 разделов: Древняя история (автор - Тэффи, илл. - Ре-Ми) Средняя история (автор - Осип Дымов, илл. - А. Радаков) Новая история (автор - Аркадий Аверченко, илл. - А. Радаков, Ре-Ми) Русская история (автор О. Л. Д’Ора, илл. - Ре-Ми)

Авторская позиция создателя «Сатирикона»: К жуткому и пошлому миру он относится как спокойный наблюдатель, не чуждый юмора, а подчас и ядовитой иронии, но без чувства скорби или гнева Журнал поставил перед собой задачу морального исправления общества путём сатиры на нравы.

«Мы будем хлёстко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей политической и общественной жизни. Смех, ужасный, ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием. » Объекты сатиры: Государственная Дума Отдельные её депутаты и партии Правительство и власти на местах, включая генерал-губернаторов Реакционные журналисты

Причины кризиса «Сатирикона» Журнал не только был далёк от рабочего движения, но и в лучшие времена не шёл дальше узкополитического радикализма. «Многопартийность» , «многобожие» , неопределённый скепсис породил вспышки отчаяния, ноты пессимизма и разочарования. Цензура. Политическая цензура превращалась в сатиру на нравы. Редакция журнала то и дело сообщала, что самые лучшие произведения не допущены к печати или безжалостно изуродованы. В 1907 г. были введены новые правила о повременной печати. Богемная атмосфера творчества, погоня за дешевым успехом. На страницы журнала прокрадывается пошлость, которой он старательно избегал. Изменение направления сатиры (мысль Аверченко о «лечебных» свойствах жизнерадостного юмора): спасти интеллигента, утопающего в пессимизме, и помочь «выздоравливающей» части России как следует повеселиться. Денежные разногласия и ссора между главными пайщиками журнала: издателем М. Г. Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым т ремизовым, - с другой.

«Новый Сатирикон» В 1913- 1918 годах выходил журнал «Новый Сатирикон» , издававшийся частью авторов старой редакции. После революции журнал был закрыт, большинство авторов оказались в эмиграции. Журнал сочетал как политическую сатиру (направленную, например, против внешней политики Германии до и во время Первой мировой войны, против черносотенцев, а после октября 1917 года - против большевиков), так и безобидную юмористику.

Сотрудники журнала На обложке журнала значилось, что журнал выходит под редакцией А. Аверченко, при ближайшем участии А. Радакова, Ре-Ми, А. Яковлева и А. Юнгера, а также "всего состава прежних сотрудников". Действительно, вместе с Аверченко, Радаковым и Ремизовым из редакции ушло большинство ведущих сотрудников: Потемкин, Тэффи, Азов, О. Л. д"Ор, Г. Ландау, А. Бенуа, М. Добужинский, К. Антипов, А. Яковлев, В. Воинов и др. Впоследствии к ним присоединился Бухов. На страницах журнала появились новые имена (О. Мандельштам, В. Липецкий, А. Бухов, А. Грин, С. Маршак, В. Маяковский и др.), но его облик остался прежним. Фигура последнего, печатавшего в журнале свои «Сатирические гимны» , надолго заслонила всех остальных авторов журнала.

Направление журнала. Основные отделы. «Новый Сатирикон" был продолжением старого. "Итак, - сообщила редакция 6 июня 1913 г. , - «Новый Сатирикон» - это старый «Сатирикон» , а старый «Сатирикон» - это фактически новый «Сатирикон» , начавший свою жизнь всего две-три недели тому назад и пока заявивший себя только почтительным подражанием прежнему «Сатирикону» ". Переезжая на "новую квартиру", сатириконцы забрали с собой лучшие силы и сохранили те отделы журнала, которыми они особенно дорожили: "Волчьи ягоды" (сатира на злобу дня), "Перья из хвоста" (еженедельная полемика с публицистами иного направления) и «Почтовый ящик» . Состав сотрудников почти не изменился.

Объекты сатиры. Её темы. - 1913 -1914 гг. – тема войны. Объектами сатиры в это время были: купцы, взвинтившие цены на товары; синдикат спекулянтов; постоянной мишенью стали перербургский Мясник и и Интендант-взяточник; - литературные и театральные деятели; - буржуазия; - в журнале – футуристы, в живописи – кубисты.

Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881 - 1925) русский писатель, журналист и издатель, критик, редактор «Сатирикона и «Нового Сатирикона» В 1905 -1907 гг. пишет очерки, фельетоны и юморески в быстро запрещённых цензурой сатирических журналах «Штык» и «Меч» . Дал «Сатирикону» направление: оринетация на читателя среднего класса, пробуждённого революцией и живо интересующегося политикой и литературой. Привлек к сотрудничеству, помимо уже завзятых юмористов, Л. Андреева, С. Маршака, А. Куприна, А. Н. Толстого, С. Городецкого и мн. др. поэтов, прозаиков. В «Новом Сатириконе» выработал свой комплексный тип рассказа: утрировка, расписывание анекдотической ситуации, доводящее её до полнейшего абсурда, который и служит неким катарсисом, отчасти риторическим. Политической позицией журнала была подчёркнутая и несколько издевательская нелояльность. Во время эмиграции (поездка в Стамбул) выработались новые типы рассказов: антисоветский политический анекдот и стилизованные под очерки зарисовки и впечатления была революционной столицы и гражданской войны. Там же (в Стамбуле) создал эстрадный театр «Гнездо перелётных птиц» . Совершил несколько гастрольных поездок по Европе. В 1922 г. Поселился в Праге, где написал и опубликовал несколько книг рассказов и пьесу «Игра со смертью» , имеющую характер комендийного шоу.

Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая, 1872 -1952) русская писательница, мемуарист Была известна сатирическими стихами и фельетонами, входила в состав постоянных сотрудников журнала «Сатирикон» и «Новый Сатирикон» . Сатира Тэффи часто носила оригинальный характер. Её называли первой русской юмористкой начала 20 века, «королевой русского юмора» , однако она никогда не была сторонницей чистого юмора, всегда соединяла его с грустью и остроумными наблюдениями над окружающей жизнью. Постепено сатира уходит из её творчества, наблюдения над жизнью приобретают философский характер. Оказали влияние: Кумиры - А. С. Пушкин и Л. Н. Толстой. Дружила с художником Александром Бенуа. Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, современники – Ф. Сологуб и А. Аверченко. В годы Первой русской революции (1905 -1907) Тэффи сочиняет острозлободневные стихи для сатиристических журналов (пародии, фельетоны, эпиграммы). Определяется основной жанр всего её творчества – юмористический рассказ.

Саша Чёрный (Александр Михайлович Гликберг, 1880 -1932 гг.) Он оказал большое влияние на молодого В. Маяковского и футуристов, на Н. Заболоцкого (его раннее творчество), Э. Багрицкого. В сатирическом журнале «Зритель» впервые появляются его стихи, подписанные «Саша Чёрный» . 1908 -1922 гг. – годы сотрудничества в «Сатириконе» , годы самые плодотворные, годы его славы. В 1910 г. Выходит книга «Сатиры» , в 1911 г. – «Сатиры и лирика» . Они стали вехами времени и сделали Сашу Чёрного знаменитым. Главный герой его сатир – интеллигент – обыватель. Его сатиры часто безысходны и трагичны. Юмористическая их окраска не столько весела, сколь парадоксальна, построена на столкновении выского и низкого, потребности в чистом чувстве и грязного быта, красоты и безобразия. У него лирика «усталого сердца» . Лирика хрупкой надежды, взыскующая чести и справедливости. Его юмор – юмор уличной картинки. В стихах Саши Чёрного почти всегда присутствует двойственность: «я» - «не я» , автор и персонаж. Самое сильное его чувство – чувство причастности, вины за происходящее. И страдание оттого, что он не может ничего изменить. Отсюда – отчаяние и трагизм интонаций. Безнадёжность выводов. Природа у него – разная. Она принимает все оттенки его настроений. И мрачныъх, и грустных, и мучительных, и неприязненно-отчуждённых. О Саше Чёрном много писала критика. К нему присматривались знаменитые современники – М. Горький, В. Маяковский, А. Куприн… В 1914 году Саша Чёрный ушёл добровольцем на первую мировую войну. Скорее от отчаяния, чем под влиянием патриотического угара. Стихи о войне 1914 -1917 гг. показывают казарменную тупость, жестокость, кровавую правду. 1919 -1920 годы – эмиграция. В 1923 году издаёт на свои деньги последнюю книгу стихотворений для взрослых «Жажда» .

Осенью 1907 г. в редакций петербургского юмористического журнала "Стрекоза" явился молодой человек. Он отрекомендовался Аркадием Тимофеевичем Аверченко и изъявил желание работать в журнале. Его принял издатель - М.Г. Корнфельд, только что унаследовавший от отца журнал, известный всей России, но утративший к этому времени не только былую популярность, но и большую часть своих подписчиков. Узнав, что Аверченко редактировал в Харькове журнал "Бич",""тираж которого был чуть меньше тиража "Стрекозы", Корнфельд пригласил незнакомца на редакционное совещание.

Вот как описывает Аверченко свое первое появление в редакции "Стрекозы":

- Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! - ревел, как буря, порывистый Радаков. - Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса - что же всех их и тащить сюда, да?

- Да уж, - качал головой сдержанный Ре-Ми. - Нехорошо, нехорошо. Этак и я кого-нибудь с улицы приглашу на заседание - приятно вам будет?

Однако, когда я на втором заседании предложил парочку тем для рисунков, ко мне прислушались, темы обсудили, приняли - и огорченный Корнфельд снова поднял голову.

Через неделю я уже был приглашен в качестве секретаря редакции и торжественно вступил в исполнение своих обязанностей *.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 7

В 1907 г. в "Стрекозе" сотрудничали молодые художники Ре-Ми (Н.В. Ремизов-Васильев), А. Радаков, А. Юнгер, А. Яковлев, Мисс (А.В. Ремизова) и поэт Красный (К.М. Антипов). Все они были недовольны бесцветной пустенькой "Стрекозой" и настойчиво предлагали издателю реформировать ее. Как ни странно, появление Аверченко послужило как будто последним толчком для того, чтобы осторожный Корнфельд согласился.

На одном из очередных заседаний редакции было решено превратить "Стрекозу" из юмористического журнала в сатирический, отражающий злободневные события общественной и политической жизни в стране. Тут же придумали журналу другое имя. Его предложил Радаков. Он вспомнил знаменитый древнеримский роман "Сатирикон" - пестрый калейдоскоп кошмарной эпохи Нерона, где рельефные жизненные подробности причудливо перемешаны с гротескными образами беспутного омерзительного мира *.

* Его автором считают Гая Петрония Арбитра.

Предложение Радакова понравилось. Свободное изложение событий в "Сатириконе" представлялось редакции счастливой находкой: не сковывая автора никакими рамками, оно давало большую свободу его творческой фантазии. Молодой редакции "Стрекозы" показалась подходящей и авторская позиция создателя "Сатирикона": к жуткому и пошлому миру он относится как спокойный наблюдатель, не чуждый юмора, а подчас и ядовитой иронии, но без чувства скорби или гнева.

Так определилось творческое лицо нового органа. С третьего апреля 1908 г. вместо надоевшей всем "Стрекозы" стал выходить сатирический журнал "Сатирикон", поставивший перед собой задачу морального исправления общества путем сатиры на нравы. А "Стрекоза" вскоре совсем прекратила существование.

"Все, кто в последнее время следил за журналом «Стрекоза», обратили, конечно, внимание на те более или менее заметные реформы, которые постепенно вкладывались в основу нашего журнала", - говорилось в одном из ее последних номеров. "И вот реформируя неуклонно «Стрекозу», мы параллельно сделали опыт в широком смысле - основали новый журнал «Сатирикон»... В настоящее время, ввиду все растущего успеха «Сатирикона», мы решили с 1 июня объединить обе редакции..." *.

* "Стрекоза", 1908, № 21,стр. 2.

Между тем время для расцвета сатиры было самое неподходящее. Первая русская революция была подавлена. 3 июня 1907 г. Николай II, нарушив обещания, которые был вынужден дать народу в революционные дни 1905 г., разогнал II Государственную Думу. Началась полоса мрачной реакции, вошедшей в историю под именем "столыпинской". Шаг за шагом отбирались завоеванные кровью "свободы".

"То были времена, - писал Блок, - когда царская власть в последний раз достигла чего хотела: Витте и Дурново скрутили революцию веревкой; Столыпин крепко обмотал эту веревку о свою нервную дворянскую руку" *.

*А. Блок. Собр. соч., т. 6. М. - Л., 1962, стр. 9.

И если устами Гоголя Россия жаловалась: "скучно жить", а в 80-е годы произнесла вслед за Чеховым: "грустно жить" , то теперь она могла только про стонать: "страшно жить" .

Вспоминая первые дни жизни журнала, один из его сотрудников - В. Воинов - писал:

"Сатирикон" появился в тот момент, когда цензурным террором была окончательно задушена сатирическая литература прогрессивного направления. На книжном рынке господствовали испытанные "ветераны" русской юмористики: "Будильник", "Осколки" и "Шут". Вспоминая об этом, А. Аверченко писал:

"Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 г. Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью. Все ходили, задрав восхищенно головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету. - Вот она где, свобода-то!.. А когда наступило туманное скверное утро - на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке - яркому символу всякого русского шага - вперед ли, назад ли...

Последние искорки ракеты гасли постепенно еще в 1906 г., а 1907 г. был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.

С горизонта, представляемого кожаной сумкой газетчика, исчезли такие пышные, бодрящие названия, как «Пулемет», «Заря», «Жупел», «Зритель», «Зарево» - и по-прежнему заняли почетное место загнанные до того в угол - тихие, мирные «Биржевые ведомости» и «Слово».

В этот период все, успевшие уже привыкнуть к смеху, иронии и язвительной дерзости «красных» по цвету и содержанию сатирических журналов, снова остались при четырех прежних стариках, которым всем в сложности было лет полтораста: при «Стрекозе», «Будильнике», «Шуте» и «Осколках».

Когда я приехал в Петербург (это было в начале 1908 г.), в окна редакций уже заглядывали зловещие лица «тещи» и «купца, подвыпившего на маскараде», «дачника, угнетенного дачей», и т.п. персонажей русских юмористических листков, десятки лет питавшихся этой полусгнившей дрянью. Пир кончился... Опьяневших от свободных речей гостей развезли по участкам, по разным «пересыльным», «одиночкам», и остались сидеть за залитым вином и заваленным объедками столом только- безропотные: «дачный муж», «злая теща» и «купец, подвыпивший на маскараде».

То, что называется бедные родственники. Таким образом, я приехал в столицу в наиболее неудачный момент - не только к шапочному разбору, но даже к концу этого шапочного разбора, когда уже почти все получили по шапке" *.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 6.

Действительно, революция 1905 г. вызвала невиданный расцвет сатирической журналистики. Один за другим выходили остро злободневные журналы и журнальчики: "Зритель", "Молот", "Пулемет", "Сигнал", "Стрелы", "Жупел" и многие другие. Задиристые и злые, они больно задевали министерскую верхушку, нередко нападали на "августейшее царское семейство", смело расправлялись с царскими генералами и губернаторами. Всю Россию обошел "Пулемет" Шебуева с кровавой треповской пятерней на манифесте о свободах. Шебуев переиначил знаменитый приказ Трепова: "Патронов не жалеть". В сатирической интерпретации журнала он зазвучал как призыв к народу: "тронов не жалеть".

В журналах 1905-1906 годов была изобретена целая система иносказаний и символов. Так, маленький уродец с шишкой на темени означал Николая II, стадо ослов - царское семейство, усы кольцом - Столыпина, усы торчком, кверху - Головина и т. д. Читатели охотно домысливали и дополняли то, на что журнал мог только намекнуть. Создавалась единая линия разоблачений, особенно хорошо заметная в лучшем сатирическом журнале тех лет - "Зритель". По словам В. Боцяновского, "зрители сатирические оказались более прозорливыми, нежели стоявшие в центре, державшие в своих руках бразды правления, носители «твердой власти», знавшие секрет спасения России «с сильным державным» во главе" *.

* В. Боцяновский и Э. Голлербах . Русская сатира первой революции, Л., 1925, стр. 141.

Но в неравной схватке с царизмом отважный "Зритель" и его союзники терпели поражение. Их жизнь, как правило, была очень коротка: полиция преследовала редакторов, у газетчиков отнимали и жгли "крамольные" номера журналов. После подавления революции атмосфера для существования сатирической прессы стала совсем невыносимой. Появились черносотенные юмористические органы: "Жгут", "Кнут", "Жало", "Вече" и им подобные.

Вот как была сформулирована программа одного из них: "Лупи, сколько влезет!". "Бер-р-регись!", - предостерегала редакция "Кнута" своих врагов. "Сраму на свою голову не положим, охулки на руку тоже класть не будем, будем лупить на славу... А там будь - что будет!... С гиком, со свистом, по-старинному, по-русскому.... Берегись, нечисть!" *.

* "Кнут", 1908, № 2, стр. 2.

Эти "истинно-русские" журналы изображали рабочих дураками, оттого что они верят социалистам, Россию - могучим богатырем, заболевшим революционной проказой, а революцию - Змеем Горынычем.

В программном заявлении "Кнут" доверчиво сообщал: "Эх, как бы нам волю, голубчик! Поразмели бы мы с тобой, иорасчистили всю гадость, повывели бы всю нечисть, смирили бы всех зазнавшихся, вразумили бы неразумных". "Жгучая сатира", которую обещали читателю эти журналы, была на деле злобной клеветой на народ и революционные партии.

Страницы черносотенных "сатирических" изданий были полны такими убогими виршами. Разнузданный шовинизм, антисемитизм, погромные призывы сопровождались громкими словами о любви к отечеству, царю и православной вере. О художественной стороне этого рода погромной журналистики даже не приходится говорить: безграмотные издания были самыми низкопробными.

В таких условиях в русской литературе возник и стал развиваться своеобразный род юмора - смех от отчаяния. Под гнетом реакции сатира окрасилась в черный цвет: преобладали злобная ирония, ядовитый сарказм. "Смех среди руин" - так определил ее сущность талантливый сатириконёц О.Л. д"Ор. В предисловии к сборнику своих рассказов он советовал читателям лучше смеяться, чем плакать над проклятой жизнью. Попал в трясину - что делать, плакать? "Ух, лучше смеяться, читатель!" , - писал О.Л. д"Ор *.

* О.Л. д"Ор. Смех среди руин. СПб., 1912, стр. 10.

"Не стало смеха, юмор съели "известные утробы", - грустно констатировал Саша Черный.

Смешное стало синонимом страшного в произведениях Л. Андреева. Кровавый кошмар, безумие и ужас называет он словом "смех". "Красный смех" для Андреева - символ льющейся реками человеческой крови. Студент из его рассказа "Смех" навзрыд плачет в то время, как все окружающие покатываются со смеху при одном взгляде на него. "Тоскливо смеется" - такие ремарки часто можно встретить в пьесах Андреева. Читателя потрясает зловещий, нечеловеческий смех Тюхи в драме "Савва". Раздается взрыв в монастыре. Тюха со страхом смотрит на лицо своего брата Саввы и произносит: "Савка, замолчи! Я смеяться буду". А когда рассвирепевшая толпа зверски убивает Савву, Тюха долго и неудержимо смеется. "Смех прорывается сквозь пальцы, растет, становится неудержимым и переходит в визг" * .

* Л. Андреев. Полн. собр. соч., т. VI. СПб. 1913, стр. 293, 294, 304.

Конечно, смех у Л. Андреева - образ-символ, но символ именно ужаса. Над чем же можно по-настоящему искренне смеяться в наши страшные дни, спрашивал Л. Андреев. И отвечал читателям в фельетоне "Искренний смех", написанном в 1910 г.: "Для искреннего смеха необходимо что-нибудь совсем простое, ясное, как день, бесхитростное, как палец, но палец, поставленный в условия высшего комизма". Такую ситуацию, наконец, нашел автор: он заливается искренним, чистым и приятным смехом. Оказывается, сообщает Андреев, "моя бабушка, идя по садовой дорожке, наткнулась на протянутую веревку и упала носом прямо в песок. И дело в том, что веревку протянул я сам" *.

* Л. Андреев. Полн. собр. соч., т. IV, стр. 188.

Фельетон Андреева насквозь ироничен. От такого "искреннего смеха" читателю становится не по себе. Когда А. Куприн в 30-е годы задался целью найти самое существенное в природе русского юмора, он отметил именно эту черту: "гоголевский смех сквозь слезы". Куприн признался, что не видит юмора в чеховской "Хирургии" или в знаменитом чеховском доге Неро, сожравшем щенят.

"Мы хохотали от души, - поясняет он, - когда перед нами солидный человек падал вверх тормашками на тротуар и вставал с нашлепкой на носу; мы заливались смехом над корявым мужичонком, который вывинчивал гайки из железнодорожных рельсов на грузила для ловли шелеспера и который на суде абсолютно не мог понять своей вины. До сих пор еще мы сотрясаемся от хохота, когда читаем аверченковский рассказ о еврейке, которая повезла свою младшую дочь, больную глазами, к профессору-окулисту Гиршману и только на середине очень длинного пути вдруг спохватилась, что везет не младшую, а старшую, здоровую дочь, которую она впопыхах перепутала с больной".

"Что и говорить, - продолжает Куприн, - у нас было много талантливейших писателей, составляющих нашу вечную национальую гордость, но юмор нам не давался."От ямщика до первого поэта мы все поем уныло" *.

* "Возрождение". Париж, 9 августа 1932 г., № 2625, стр. 3.

У "смеха сквозь слезы" существовал другой оттенок, который можно назвать - "противление злу смехом". Писатели руководствовались известной пословицей: "посильна беда со смехом, невмочь беда со слезами". Сошлемся хотя бы на рассказ А. Измайлова "Юморист". В нем нарисован колоритный портрет сельского дьякона, весельчака и забавника. На много верст в окружности люди передают друг другу остроумные шутки этого дьякона, рассказывают о его чудаческих проделках.

И вот архиерей, который приехал с ревизией в село, где живет "юморист", случайно разговорившись с ним, узнал невеселую повесть жизни этого весельчака: он тяжело болен, жена его утопилась, сын - горький пьяница. Пораженный архиерей спрашивает дьякона, отчего же он так охотно и часто шутит. "Игра воображения, простите, - отвечает дьякон. - Только ежели бы без этого - не знаю, как бы я и на свете жил! Опять же так я раз навсегда в себе решил: оттого, что я перед людьми вечно хныкать буду, не будет никому ни свету, ни радости. Только людям тоска. Вот я и напускаю на себя, будто мне нивесть как уж весело. А пригорюниться и дома успею" * .

* А.А. Измайлов. Рассказы. СПб., 1912, стр. 124.

Юмор от отчаяния был характерен для психологии "столыпинской" эпохи в России. "Если отмечать в человеке или в каком-нибудь обществе, так сказать, историю его смеха - как он смеется, над чем смеется, когда смеется , - писал Воровский, - мы получим богатейший материал для изучения его психологии" *.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи. М., 1956, стр. 416.

"Смех сквозь слезы" раскрывал определенные черты психологии русского общества в обстановке свирепой правительственной реакции. Образец такого юмора приводит Горький в "Русских сказках", говоря о том, что русский народ - "веселый народ". "Успокоенный" Столыпиным, он распевает такую частушку:

Наконец, о самом мрачном роде юмора писал прогрессивный журнал "Рудин":

"Есть еще так называемый «смех сквозь слезы», есть горький «смех приговоренных к виселице - Galgenhumor», есть смех, наивный и чистый смех обреченных, которые смеются, как дети, чтобы наполнить радостью и счастьем последние минуты, дарованные им судьбой перед неизбежной гибелью. Но для этого смеха надо быть или глубоким мыслителем, познавшим до конца жестокую иронию жизни, или ребенком..." *

* "Рудин", 1916, № 8, стр. 15.

У "смеха сквозь слезы", разумеется, было множество различных вариаций. Одни сатирики скрывали под ним боязнь революции и ненависть к ней, другие - глубокий пессимизм, безразличие к общественной жизни, третьи - лишь временный кризис духа и надежды на выздоровление. У сатириков правого лагеря юмор был окрашен страхом перед неизбежной гибелью. Так, А. Басаргин (А.И. Введенский) в "Московских ведомостях" писал о вороне революции, который вьется над станом господ, неумолимо напоминая о смерти. Тогда-то пишет он, и зазвучали в литературе мотивы из Гейши:

Для многих сотрудников "Сатирикона" смех был средством укрыться от жизни, забыть на мгновение о страшном и тяжелом. Лучше всех об этом сказал, пожалуй, Саша Черный в предисловии к стихотворению "Оазис": Когда душа мрачна, как гроб,

Для литераторов большевистского лагеря "смех сквозь слезы" совсем не означал безверия и отчаяния. Вспоминая о юморе Воровского, А.В. Луначарский писал:

"Остроумие его было неисчерпаемо. Своим юмором и сарказмом он помогал себе переживать самые тяжелые времена, он отбивался этим сверкающим оружием от наступления всяческой тьмы. Даже в личной жизни, вернее, в истории связавшей его тело болезни, в истории наступления на него смерти мы встречаем ту же победоносную, поистине аполлоновскую улыбку" *.

* А.В Луначарский. Собр. соч., т. 8. М., 1967, стр. 401.

Итак, если для одних литераторов смех был "волшебным алкоголем", помогающим укрыться от жизни, то для других он служил "сверкающим оружием" в борьбе с реакцией. В этом заключается их главное различие, хотя и те и другие как будто одинаково говорили о необходимости бодрости и оптимизма. На самом деле одни звали вперед, через трудности буден - к празднику революции, другие, напротив, призывали смириться пред буднями и постараться оживить их смехом, опоэтизировать их.

Тема буден была очень характерна для русской литературы после 1905 г. Писатели, предпочитавшие держаться "над схваткой", нашли в ней своего рода откровение. Подобно восьмидесятникам, они создали культ будничных дней и серых людей. "Людям не хочется мириться с мыслью, что праздник прошел, наступили будни, и они не празднуют, и не трудятся, а понедельничают, опохмеляются, - писала большевистская газета "Социал-демократ". И как раньше крепка была вера в непрерывный праздник, так теперь верят многие в вечный понедельник " *.

* "Социал-демократ", 24 января 1910 г.

В первые годы реакции в русском обществе возникло целое течение, избравшее своим девизом "вечный понедельник". Оно соединило радикальную фразеологию с реакционным дискредитированием недавнего революционного прошлого. Появилась специальная "понедельничная" пресса: газеты "Понедельник", "Свободные мысли", "Медный всадник", "Вести понедельника" и др. Они выходили в понедельник, тот день, когда прочих периодических изданий не было.

Воровский писал об этих изданиях:

"...Как бы символизируя свою роль похмелья после тяжелого пира, это течение приурочило свою деятельность к понедельнику, ко дню, когда «полощут зубы», очищаются от угара предыдущего дня. Разухабистая, крикливая, наглая, с синяком под глазом, в заломленном на затылок помятом цилиндре, шла «понедельничная» пресса, разрешая развязным жестом вопросы политики, социального быта, этики, литературы, искусства - и все это с кондачка, все с апломбом, не допускающим возражений" *.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 407.

Наиболее омерзительным проявлением "понедельничной" литературы было плоское зубоскальство уличной сатиры. Стремление поколебать устои старого мира, возникшее в начале XX в., породило потребность в смехе. Однако размах сатиры был сразу же искусственно сужен по "причинам, от редакции не зависящим". Как писал в те годы Воровский, "к сожалению, авторы комичного в жизни обладали волшебной силой недопускания комичного в литературу" *. В таких условиях родился спрос на смех, почти такой же рыночный спрос, как на материи или модные меха.

* В.В. Воровский.

- иронизировал Саша Черный.

Под влиянием этого спроса появилась целая плеяда смеющихся и смешащих литераторов, смехунов-профессионалов. Почти каждая крупная газета завела у себя отдел "маленького фельетона", появилась специальная бульварная сатирическая пресса, типа газеты "Копейка".

"Кругом царили мрак и уныние, - писал Воровский в статье "Scalvus saltans", - а они смеялись. Общественная мысль была загнана в узкий круг, где, кроме литературы и искусства, ей ничего не оставили, а они все смеялись. И когда им не над чем было больше смеяться, они набросились на изящную литературу и начали смеяться над ней. Писали пародии, шаржи, карикатуры" *.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 417.

Пустое зубоскальство определяло содержание бульварной сатиры.

Плоская уличная юмористика потакала вкусам обывателей. Ее жирный "утробный" смех звучал в русской литературе зловещим диссонансом. Для этой "литературы" не было ничего святого, над всеми человеческими идеалами она смачно и весело гоготала. Горький в своем фельетоне "Дядя Витя" привел образец наглого "иудиного" смеха, типичного для этой "сатиры":

М. Горький возмущенно писал об опошлении высокого звания писателя, о разложении личности современного буржуазного интеллигента. "На Руси великой народился новый тип писателя, - с грустью констатировал он, - это общественный шут, забавник жадного до развлечения мещанства, он служит публике, а не родине, и служит не как судия и свидетель жизни, а как нищий приживал - богатому. Он публично издевается сам над собой... видимо, смех и ласка публики дороже для него, чем уважение ее" *.

* М. Горький. Собр. соч., т. 24. М., 1953, стр. 68.

"Иудин смех" был самой омерзительной формой сатиры тех лет. Он царил в черносотенных и бульварных органах печати; как ядовитая зараза проникал иногда в буржуазно-либеральную прессу. Его можно найти и в желтом "Аргусе", и в малограмотной "Родине", и в мещанской "Ниве", и в парикмахерском "Пробуждении", и в таких дешевых изданиях, как "Огонек", "Синий журнал", "Всемирная панорама" и др. Беспардонное зубоскальство было порождено тем общественным настроением, которое господствовало среди буржуазной интеллигенции после поражения революции 1905 г. Политическая индифферентность, "многобожие", крайний индивидуализм вызывали к жизни этот всенаплевательский смех. Девизом периодических изданий, отражающих мировоззрение этой части русского общества, могла служить знаменитая картина из журнала "Весна", где была изображена обнаженная дама, а внизу стояла подпись:

Такой программы придерживалось множество либеральных изданий, не носивших специально сатирического характера, но отводящих сатире известное место. Бравируя своей "беспартийностью", эти органы в оценке событий беспринципно метались от одной буржуазной партии к другой, никогда не упуская из виду интересов литературного рынка. При всем индивидуальном различии у них была одна общая черта - возведенная в принцип беспринципность, открыто исповедуемая безыдейность.

"Многобожие" было, в сущности, удобной и приятной формой аполитичности, так как ни к чему не обязывало. Конечно, внепартийность, надклассовость русской интеллигенции была обманчивой, кажущейся. В. И. Ленин именно в этот период писал, что в классовом обществе нет и не может быть литераторов, свободных от общества, не зависящих от классовых интересов той или иной социальной группы *.

* См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 103-104.

Период столыпинской реакции и последовавшие за ним годы примечательны именно тем, что они завершили процесс размежевания различных групп внутри русской интеллигенции. Значительная часть ее открыто или тайно пошла на службу к захватившей господство буржуазии, незначительное меньшинство примкнуло к движению пролетариата. Наконец, та ее часть, которая хотела остаться "независимой", упорно веря в свое "сверхклассовое" бытие и спасительную миссию, начала медленно гибнуть или разлагаться. К 1917 г., когда размежевание политических партий дошло до высочайшей степени, иллюзорность "надклассового" положения стала очевидной. Но пока этого не случилось, эта часть интеллигенции упрямо верила, что ее позиция единственно правильная и всячески прославляла свою "беспартийность".

Все это следует помнить, говоря о характере и направлении "Сатирикона". Возникшие впоследствии разногласия внутри сатириконской редакции наглядно отразили процесс идейного размежевания русской интеллигенции.

Тем не менее вначале "Сатирикон" активно противостоял двум отрицательным тенденциям в развитии тогдашней сатиры: убогому злопыхательству черносотенной юмористики и беспардонному зубоскальству уличной прессы. Редакция нового журнала поставила перед собой цель - взбодрить приунывшее русское общество с помощью "противления злу смехом" или напоить его "волшебным алкоголем".

Появление "Сатирикона" стало событием в литературной жизни столыпинской России. Читатель, только что переживший эпоху "свободы слова", настоятельно требовал от сатириков злободневных откликов на все волновавшие его вопросы. А между тем последний из журналов, славящих "политическую весну", - "Серый волк" - в 1908 г. был запрещен по распоряжению правительства *.

* В нем сотрудничали О. Дымов, О.Л. д"Ор, Сергей Горный, Н. Вержбицкий и др. сатириконцы.

Сатириконцы противопоставили свое творчество беззубой юмористике "Шута", "Будильника" и "Осколков". После революции 1905-1907 гг. спрос на эти издания окончательно упал. Русскую публику, покупавшую из-под полы запрещенные номера "Пулемета" и "Сигнала", уже не мог удовлетворить пустопорожний, легковесный юмор. Высмеивая своих "соседей" по сатире, А. Аверченко так определил их лицо:

"Будильник": Старичок с дрожащими руками, подслеповатый, хихикающий скрипучим беспричинным смехом. Выходит в старческом халатике с яркими разводами, и если этот халатик распахнуть, то как у Плюшкина, видно, что под халатиком ничего нет.

"Шут", некогда блиставший на фоне тоскливых бесцветных изданий, сам превратился в убогого клоуна, без малейших признаков оригинальности и искры остроумия. Теперь его дряхлость преждевременна, и вид уныл до чрезвычайности".

И наконец, - "Осколки". О них Аверченко отозвался еще злее:

"Был честный симпатичный журнал, в котором при Лейкине работали Чехов, Будищев и др. Теперь это - кокотка, павшая на склоне дней своих, размалеванная копеечными красками, безрадостная, со своим примитивным обольщением с помощью скверно нарисованной ноги или лихо выведенного женского бедра" *.

* "Сатирикон", 1908, № 34, стр. 5-6.

Естественно, что сатириконцы всячески стремились отмежеваться от таких литературных собратьев.

В первом номере "Сатирикона" редакция заявила:
"Мы будем хлестко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей политической и общественной жизни... Смех, ужасный ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием" *.

* "Сатирикон", 1908, № 1, стр. 2.

Первые восемь номеров журнала редактировал А. Радаков, с девятого номера редактором и душой журнала стал А. Аверченко. Под его руководством "Сатирикон" превратился в издание, рожденное живой современной жизнью. Русский читатель находил на страницах "Сатирикона" меткую характеристику политического положения России, сатирическое изображение общественных нравов.

В журнале широко пропагандировался иностранный юмор: английский, французский, немецкий. "Сатирикон" из номера в номер перепечатывал карикатуры из немецких юмористических журналов: "Simplicissimus", "Fliegende Blatter", "Meggendorfers Blatter", "Kladderadatsch", "Jugend" и др. Поэтому современники воспринимали "Сатирикон" как русский "Симплициссимус".

Студентки 133 группы

Яковлевой Ольги

Шадринск, 2008

Сатирикон…………………………………………………………………..3

А.Т. Аверченко ……………………………………………………..….5

«Два преступления господина Вопягина»……….7

Саша Черный………………………………………………………………8

Стихи………………………………………………………………………….10

Тэффи………………………………………………………………………..11

«Бабья книга»…………………………………………………………..14

Библиография………………………………………………………….16

Сатирикон

Говоря о магистральных направлениях русской поэзии Серебряного века, поэтических школах и отдельных группах, нельзя не упомянуть о еще одном объединении, вошедшем в историю литературы под названием «Сатирикон».

"Сатирикон" был той отдушиной, которой всегда не хватает при режиме в том, старом смысле этого слова. Режим был царский, жилось так себе, а персонажей и сюжетов для высмеивания хватало с избытком. Так и возник "Сатирикон" - язвительный и насмешливый журнал.

1 апреля 1908 года стало символичной датой. В этот день в Петербурге вышел в свет первый номер нового еженедельного журнала «Сатирикон», который затем целое десятилетие оказывал заметное влияние на общественное сознание. Первым главным редактором журнала стал художник Алексей Александрович Радаков (1877-1942), а с девятого номера этот пост перешел к писателю-сатирику, драматургу и журналисту Аркадию Тимофеевичу Аверченко.

Редакция журнала располагалась на Невском проспекте, в доме № 9. «Сатирикон» был изданием веселым и едким, саркастическим и злым; в нем остроумный текст перемежался с язвительными карикатурами, забавные анекдоты сменялись политическим шаржем. В то же время журнал отличался от множества других юмористических изданий тех лет своим социальным содержанием: здесь, не выходя за рамки приличий, бескомпромиссно высмеивались, бичевались представители власти, мракобесы, черносотенцы. Позицию журнала в последнем пункте определяли не столько писатели и журналисты с еврейскими корнями - В. Азов, О. Дымов, О. Л. Д’Ор, сколько чистокровные русские: А. Аверченко, А. Бухов, Тэффи и другие, которые давали антисемитам куда более яростный отпор, чем их коллеги-евреи.

Печатались такие сатирики, как В.Князев, Саша Чёрный и А. Бухов, печатались Л. Андреев, А. Толстой, В.Маяковский, с иллюстрациями выступали прославленные русские художники Б. Кустодиев, И. Билибин, А. Бенуа. За сравнительно короткий срок - с 1908 по 1918 год - этот сатирический журнал (и его поздний вариант «Новый Сатирикон») создал целое направление в русской литературе и незабываемую в ее истории эпоху.

Особая заслуга в столь громкой популярности «Сатирикона» в значительной степени принадлежала даровитым поэтам - сатирикам и юмористам, сотрудничавшим в журнале.

Читатель быстро оценил все то, что пытались донести до него сатирики. Вся Россия зачитывалась рассказами, стихотворениями, юморесками, эпиграммами пародиями, которые дополняли блестящие карикатуры, шаржи и рисунки. «Сатирикон» привлекал читателей тем, что его авторы практически отказались от обличения конкретных высокопоставленных лиц. Не было у них и «общеобязательной любви к младшему дворнику». Ведь глупость везде остается глупостью, пошлость - пошлостью, а потому на первый план выдвигается стремление показать человеку такие ситуации, когда он сам бывает смешон. На смену объективной сатире приходят «сатира лирическая», самоирония, позволяющие раскрыть характер «изнутри». Особенно ярко это проявлялось в поэзии, где объектом сатирического или юмористического изображения является лирический герой.

Творчество Саши Чёрного, Тэффи, П. Потемкина, В. Горянского, В. Князева, Е. Венского и других ведущих поэтов «Сатирикона» было представлено на его страницах разнообразными жанрами: стихотворными шаржами, памфлетами, юморесками, пародиями, баснями, эпиграммами.

В период расцвета журнала, в 1911 году, его издатель М. Г. Корнфельд выпустил в журнальной библиотеке «Всеобщую историю, обработанную „Сатириконом“». Авторами этого блестящего пародийно-сатирического произведения были Тэффи, О. Дымов, Аркадий Аверченко и О. Л. Д’Ор; иллюстрировали книгу художники-сатириконцы А. Радаков, А. Яковлев, А. Юнгер и Ре-Ми (Н. Ремизов).

Популярности Тэффи и Аверченко в те годы трудно найти аналоги. Достаточно сказать, что сам Николай II с удовольствием читал этих авторов и переплетал их книги в кожу и атлас. И совсем не случайно начало «Всеобщей истории» поручили «обработать» именно Тэффи, зная, чьей любимой писательницей она являлась, возражений цензуры можно было не опасаться. Таким образом, выступая против Думы, правительства, чиновников, бюрократов всех мастей, «Сатирикон» с высочайшего благоволения неожиданно попал на роль легальной оппозиции; его авторы умудрялись своим поэтическим и прозаическим творчеством делать в политике гораздо больше, чем любой политик.

Однако в мае 1913 года в журнале произошел раскол на почве финансовых вопросов. В результате Аверченко и все лучшие литературные силы покинули редакцию и основали журнал «Новый Сатирикон». Прежний «Сатирикон» под руководством Корнфельда еще какое-то время продолжал выходить, но терял лучших авторов и в результате закрылся в апреле 1914 года. А «Новый Сатирикон» продолжал успешно существовать (вышло 18 номеров) до лета 1918 года, когда был запрещен большевиками за контрреволюционную направленность.

Увы, судьбы сатириконцев не были счастливыми. Кто-то покинул родину, кто-то был репрессирован и погиб... Попытка возродить журнал русскими эмигрантами не увенчалась успехом. Но осталось немалое наследство, которое непременно должно найти своего читателя.

Аркадий

Тимофеевич Аверченко

Родился 15 марта 1881 года в Севастополе в семье небогатого коммерсанта Тимофея Петровича Аверченко.

Аркадий Аверченко окончил всего два класса гимназии, так как ввиду плохого зрения не мог долго заниматься и к тому же в детстве, в результате несчастного случая, сильно повредил глаз. Но недостаток в образовании со временем компенсировался природным умом, по свидетельству писателя Н. Н. Брешковского.

Работать Аверченко начал рано, ещё в 15 лет, когда поступил на службу в частную транспортную контору. Продержался он там недолго, чуть больше года.

В 1897 году Аверченко уезжает работать конторщиком в Донбасс, на Брянский рудник. На руднике он проработал три года, впоследствии написав несколько рассказов о тамошней жизни («Вечером», «Молния» и др.).

В 1903 году он переезжает в Харьков, где 31 октября в газете «Южный край» появляется его первый рассказ.

В 1906-1907 он редактирует сатирические журналы «Штык» и «Меч», а в 1907 году его увольняют с очередного места службы со словами: «Вы хороший человек, но ни к чёрту не годитесь». После этого, в январе 1908 года, А. Т. Аверченко уезжает в Санкт-Петербург, где в будущем приобретёт широкую известность.

Итак, в 1908 году Аверченко становится секретарём сатирического журнала «Стрекоза» (впоследствии переименованным в «Сатирикон»), а в 1913 - его редактором.

Аверченко многие годы с успехом работает в коллективе журнала с известными людьми - Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, Н. В. Ремизовым (Реми), и др. Именно там появились его самые блестящие юмористические рассказы. За время работы Аверченко в «Сатириконе», этот журнал стал необычайно популярен, по мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны.

В 1910-1912 Аверченко неоднократно ездит в путешествия по Европе со своими друзьями-сатириконцами. Эти путешествия послужили Аверченко богатым материалом для творчества, так что в 1912 году вышла его книга «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу», наделавшая в те времена много шума.

После Октябрьской революции всё резко изменилось. В августе 1918 года большевики сочли «Новый Сатирикон» антисоветским и закрыли его. Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к Советской власти. Чтобы вернуться к себе в родной Севастополь (в Крым, занятый белыми), Аверченко пришлось попасть в многочисленные передряги, в частности, пробираться через оккупированную немцами Украину.

С июня 1919 года Аверченко работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добровольческой армии.

15 ноября 1920 года Севастополь был взят красными. За несколько дней до этого Аверченко успел уплыть на пароходе в Константинополь.

В Константинополе Аверченко почувствовал себя более-менее уютно, так как там в то время находилось огромное количество русских беженцев, таких же как и он.

В 1921 году в Париже опубликовал сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», названный Лениным «высокоталантливой книжкой … озлобленного до умопомрачения белогвардейца». За ним последовал сборник «Дюжина портретов в формате будуар».

Ни в одном из этих городов Аверченко надолго не остался, а переехал 17 июня 1922 года в Прагу на постоянное место жительства.

В 1923 году в берлинском издательстве «Север» вышел его сборник эмигрантских рассказов «Записки Простодушного».

Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ «Трагедия русского писателя».

В Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский.

«Новый Сатирикон»

Весной 1913 года в «Сатириконе» разгорелся скандал, который привел к разрыву Аверченко и К° с Корнфельдом. В различных источниках приводятся разные причины случившегося.

Первую версию изложила Л. Евстигнеева (Спиридонова) в монографии «Журнал „Сатирикон“ и поэты-сатириконцы» (М., 1960). Исследователь утверждает, что «непосредственной причиной были денежные недоразумения и ссора между главными пайщиками журнала: издателем Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым - с другой. По заключенному между издателями и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал. Однако с 1 января 1912 года Корнфельд самовольно повысил розничную плату, что вызвало в дальнейшем падение тиража. Аверченко, Радаков, Ремизов обвинили Корнфельда в том, что он перестал допускать их к контролю хозяйственных книг, самовольно расходовал принадлежащие журналу суммы, начал задерживать уплату гонорара сотрудникам. Корнфельд, в свою очередь, жаловался на отчаянное финансовое положение журнала, вынуждающее его вести дела по-новому. В результате ссоры большинство ведущих сотрудников ушло из журнала и основало новый - на кооперативных началах».

Вторую версию находим в статье Василия Князева «Цемент „Сатирикона“» (Литературный Ленинград. 1934. № 31): Аверченко, Ре-Ми и Радаков буквально схватили Корнфельда за горло и добились втайне от других сотрудников права получать 50 процентов прибыли, то есть стали пайщиками. Затем они якобы решили полностью устранить издателя от дел, разработав план его разорения путем выпуска убыточной литературы на дорогой бумаге, с роскошной обложкой и т. д. В конце концов, над делами М. Г. Корнфельда была учреждена опека в лице Шенфельда и Кугеля, которые, однако, отказались передать журнал троице друзей в обмен на определенную денежную компенсацию, что и привело к разрыву.

Наконец, третий, похожий на два предыдущих, мотив ухода из «Сатирикона» приводит в своих воспоминаниях вторая жена Алексея Радакова Е. Л. Гальперина: «Согласно условию, заключенному между руководящими сотрудниками „Сатирикона“ и издателем, после увеличения тиража журнала до определенной цифры эти сотрудники должны были стать пайщиками журнала <…> Ну вот, рассказывал Алеша (Радаков. - В. М.) со свойственной ему непринужденностью, сижу я однажды в том месте, куда царь пешком ходит, и слышу разговор между нашим бухгалтером и дядей Корнфельда - очень противным типом, который приехал откуда-то из Польши и вмешивался во все дела. Бухгалтер ему и говорит, что давно уж журнал перешагнул через предусмотренный соглашением тираж. Я как это услышал, выскочил прям как сумасшедший. Ну, тут я поднял такую страшную бучу и подговорил Аверченко и других уйти из „Сатирикона“ и организовать свой журнал».

Скандал в «Сатириконе» получил широкое освещение в прессе. 19 мая 1913 года газета «Русская молва» напечатала следующее заявление Аверченко: «Ввиду слухов, распространяемых в литературных кругах г. М. Г. Корнфельдом, что причиной моего ухода из „Сатирикона“ являются материальные несогласия и расчеты с издательством, - настоящим категорически заявляю, что уход мой из журнала вызван, главным образом, теми невозможными условиями работы, в которые я и мои товарищи были поставлены г. Корнфельдом, а также - целым рядом нарушений элементарной литературно-издательской этики».

До этого, 15 мая Аверченко, Радаков и Ремизов обратились в Санкт-Петербургский коммерческий суд с иском о защите своих материальных интересов. 18 мая Корнфельд передал на рассмотрение суда чести при Всероссийском литературном обществе свой конфликт с бывшими сотрудниками. Те согласились на участие в суде.

Состоялись два заседания суда - 5 и 7 июня - под председательством Владимира Дмитриевича Набокова (отца писателя Владимира Набокова). Судебное разбирательство еще более запутало ситуацию.

Прекрасно отдавая себе отчет в глобальности случившегося, Корнфельд старался вернуть и образумить своих бывших сотрудников. «Так труден и чреват материальными, не говоря уже об иных, бедами путь прогрессивного художественного журнала в России, и так трудно, почти безнадежно создание нового литературно-художественного органа, что ломать умышленно и безжалостно это служившее долго и успешно оружие против тьмы, застоя и насилия - прямое преступление против литературы, против общества» (Новый Сатирикон. 1913. № 21), - писал он, но… тщетно. 7 июля Корнфельд через «Сатирикон» и другие газеты сообщил: «…усматривая в ряде действий вышеназванных лиц признаки и таких деяний, которые подлежат ведению коронного суда, я, после отказа господ Аверченко, Радакова и Ремизова от профессионального суда чести, вынужден обратиться к защите суда коронного. Всякую дальнейшую полемику прекращаю» (Сатирикон. 1913. № 28).

Уже в 1960-х годах Корнфельд напишет: «Чем ближе я подхожу к концу моих воспоминаний, касающихся истории „Сатирикона“, тем непонятнее и несуразнее представляется его конец, если считать концом мой разрыв с моими ближайшими сотрудниками: Аркадием Аверченко, Радаковым и Ремизовым (Ре-Ми), которые без предупреждения вышли из состава редакции. <…> Когда на вопрос, каковы подлинные причины раскола, я отвечал, что не знаю, - никто не хотел мне верить… Когда друзья и доброжелатели предлагали мне взять на себя роль посредников и примирителей, я отклонял эти предложения, не соответствовавшие данному положению вещей: в самом деле, примирение предполагает ссору. Мы же никогда не ссорились. <…> После происшедшего редакционного разгрома мне предстояла неблагодарная и нелегкая задача в порядке невольной импровизации заново наладить выход „Сатирикона“ с новым составом сотрудников» (Корнфельд М. Г. Воспоминания).

Разумеется, случившееся создавало Корнфельду массу проблем, но и положение Аверченко, Радакова и Ре-Ми было не из легких. Им тоже предстояло «с нуля» начать новое издательское предприятие. Подумав об этом, они, уходя, захватили с собой книгу адресов старых подписчиков журнала. Было и еще одно «но», самое существенное - отсутствие денег на открытие собственного дела. На помощь пришел приятель Ре-Ми художник Николай Радлов, который одолжил пять тысяч рублей. По словам Радакова, эту сумму они вернули уже через год, а еще через пару лет смогли купить собственную типографию и имели большое издательство. Радлова же отблагодарили: с 1913 года он стал постоянным сотрудником «Нового Сатирикона».

В рекордно короткий срок Аверченко, Радаков и Ре-Ми создали товарищество «Новый Сатирикон» (над названием долго не думали), в котором все трое на равных паях стали владельцами. Вместе с ними в новый журнал перешли: П. Потёмкин, Тэффи, В. Азов, О. Л. Д’Ор, Г. Ландау, А. Бенуа, М. Добужинский, К. Антипов, А. Яковлев, В. Воинов и другие. Впоследствии к ним присоединился Арк. Бухов.

В старом «Сатириконе» остались: В. Князев, Б. Гейер, В. Тихонов, а также молодые поэты В. Горянский, С. Маршак (д-р Фрикен), В. Винкерт, Н. Агнивцев, Д. Актиль и другие. Василий Князев, сразу ставший «звездой» корнфельдовского «Сатирикона», написал вслед ушедшему Аверченко злое стихотворение «Аркадий Лейкин». Начиналось оно прославлением «короля»:

Он был как вихрь. Влюбленный в жизнь и солнце,

Здоровый телом, сильный, молодой,

Он нас пьянил, врываясь к нам в оконце,

И ослеплял, блестя меж нас звездой.

Горя в огне безмерного успеха,

Очаровательно дурачась и шаля,

Он хохотал, и вся страна, как эхо,

Ликуя, вторила веселью короля.

А заканчивалось так:

Его животный смех, столь милый нам вначале,

Приелся, потеряв пикантность новизны;

И тщетно в нем искать застрочных нот печали,

Духовной ценности, идейной белизны.

Веселый, грубый смех. Смех клоуна…

Аркадий Тимофеевич в очередной раз похвалил Князева за талант, очень скоро его простил и забрал к себе в новый журнал.

Первый номер «Нового Сатирикона» вышел в свет 6 июня 1913 года, то есть буквально через месяц после скандала и в самый разгар судебного разбирательства! Рисунок, помешенный на обложке, намекал на то, что в новом издании читатель найдет все традиционные рубрики «Сатирикона». Он изображал извозчичью пролетку: на козлах Аверченко, держащий вожжи, на сиденье - Радаков, Ре-Ми, заваленные чемоданами-отделами. Под рисунком подпись:

«Переезд Сатириконцев на новую квартиру.

Толстый Сатирикон (заботливо): - Все взяли?

Кажись, все.

Волчьи ягоды захватили?

Перья из хвоста, почтовый ящик - положили?

Тут, тут.

Ничего не оставили?

Кажись, ничего.

Ну, ладно, Аркадий, трогай с Богом, - Невский, 65».

В этом же номере журнала появилось официальное заявление:

«Мы, нижеподписавшиеся, сотрудники „Нового Сатирикона“, доводим до сведения читателей, что не находим больше возможности сотрудничать в издаваемом М. Г. Корнфельдом журнале „Сатирикон“ и выходим in corpore из состава редакции. За дальнейшее направление и содержание этого журнала, издаваемого М. Г. Корнфельдом, слагаем с себя всякую ответственность».

Первый адрес редакции - Невский, 65. Впоследствии она располагалась на Невском, 88, во дворе налево, на третьем этаже. Это была большая квартира. В одной комнате - редакция, в другой кабинет заведующего конторой и издательством, в третьей - контора; две комнаты занимала экспедиция. В оставшихся трех комнатах жили люди, не имевшие к «Новому Сатирикону» никакого отношения. В этой же квартире был склад издательства.

Корнфельд предпринимал лихорадочные попытки спасти «Сатирикон»; журнал выходил до конца 1913 года, была объявлена подписка на 1914 год. Еще некоторое время одновременно существовали «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». Однако очень скоро первый, лишенный лучших авторов, канул в Лету… Аверченко, таким образом, стал одним из собственников и редактором ведущего в стране сатирико-юмористического издания.

Наладив работу журнала, Аверченко, Радаков и Ре-Ми более не баловали своими посещениями редакцию - механизм уже был запущен и не давал сбоев. Радаков не утруждал себя даже тем, чтобы приносить рисунки - за ними посылали к нему домой. У Аркадия Тимофеевича также наконец-то появилась возможность принимать по рабочим делам «у себя».

В 1913 году он стал настолько обеспеченным человеком, что смог снимать трехкомнатную квартиру в новом доходном доме графа М. П. Толстого на улице Троицкой, 15/17 (ныне улица Рубинштейна). Это здание, выстроенное в 1912 году по проекту архитектора Ф. Лидваля в стиле «северного модерна», и по сей день архитектурная достопримечательность Петербурга. Здесь у Аркадия Аверченко впервые в жизни появился собственный угол! Его детские годы прошли в тесноте, об удобствах на Брянском руднике или в Харькове говорить не приходится. В первые петербургские годы писатель скитался по меблированным комнатам. И вот, наконец, первая в жизни (и, забегая вперед, - последняя!) своя постоянная квартира.

Давайте мысленно посетим Аркадия Тимофеевича. Свернем с улицы Рубинштейна в полукруглую арку, украшенную готическим фонарем из кованого железа. Перед нами двор «Толстовского дома» с великолепными аркадами, уходящими в сторону набережной Фонтанки. Писатель живет в первом подъезде справа. Он уже увидел нас, ведь окно его рабочего кабинета смотрит на входную дверь парадного подъезда. Нам нужен второй этаж, квартира 203. Но подниматься пешком не придется - в доме работает паровой лифт.

Дверь нам открывает сам хозяин и приглашает в просторную прихожую.

Ну вот, это моя квартира, - говорит он. - Я ею доволен. Центральное отопление, горячая вода, телефон. Что же еще нужно?.. Район хороший - Пять углов. Опять же до работы недалеко - улица выходит на Невский проспект, почти рядом с редакцией «Нового Сатирикона».

Прямо перед нами - дверь в рабочий кабинет. Зайдем. Большая комната, стены обшиты сукном лилового цвета, огромная библиотека. У окна письменный стол. Аркадий Тимофеевич смеется:

Здесь ежедневно происходит глухая, тайная, свирепая борьба между мной и моей горничной Надей. Каждое утро я просматриваю корреспонденцию, счета… Прочитанное и более не нужное бросаю на пол. Ухожу в редакцию. Приходит Надя, подметает пол, поднимает с него все бумаги, тщательно разглаживает и засовывает между подсвечником и часами на письменном столе. Вечером прихожу я, эту пачку снова швыряю на пол. Утром приходит Надя и снова ее засовывает… Мы никогда не говорим об этом, ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой переговоров!

Разумеется, хозяин шутит - с Надей у него прекрасные отношения.

Из кабинета дверь ведет в спальню. Здесь на стенах сукно спокойного синего цвета. Рядом с кроватью, заваленной книгами и газетами, как ни странно, граммофон и… штанги! Аркадий Тимофеевич снова улыбается:

Самое скучное занятие для человека - одеваться. Я это делаю под музыку. Завязываешь ботинки - и слушаешь Собинова! А штанги… Не удивляйтесь - люблю иногда поупражнять мускулы.

Третья комната - столовая и приемная одновременно. Фрукты в вазах, живые цветы. Кремовые обои, на стенах - полотна Репина, Билибина, Добужинского, Бенуа, близкого друга Ре-Ми…

Окна кабинета, спальни и столовой выходят во внутренний двор. Внизу снуют люди. Невольно возникает вопрос: кто еще из знаменитостей живет здесь? Аркадий Тимофеевич охотно рассказывает:

Горжусь, что живу в одном доме с Людвигом Чаплинским - трехкратным чемпионом России по тяжелой атлетике. Кстати, в доме работает спортивный зал Чаплинского «Санитас». Мы с Куприным посещаем его, когда есть время. Часто вижу Александра Ивановича Спиридовича. Ну, вы наверняка знаете, кто это - начальник императорской дворцовой охраны. Помните, у него были крупные неприятности в 1911 году, после убийства Столыпина? Он даже был под судом, но дело прекратили по настоянию императора… Самая примечательная личность в нашем доме - князь Михаил Михайлович Андроников. Да-да, тот самый - из окружения Григория Распутина! Иногда Григорий Ефимович с компанией приезжает сюда ночью. Страшно шумят, будят всех жильцов. Владелица дома, графиня Толстая, говорят, уж и не знает, как от этого Андроникова избавиться. Судебные иски на него подает. А моей горничной слуги князя рассказывали, что тот устроил в своей спальне за особой ширмой подобие часовни. Представьте себе - с распятием, аналоем, кропилом, иконами и даже терновым венцом! Впрочем, по другую сторону ширмы князь спокойно предается самому гнусному разврату. То, что он гомосексуалист, все знают… Да! Недалеко отсюда, буквально через дорогу, Троицкий театр миниатюр, с которым я сотрудничаю. Очень удобно. Бываю на спектаклях по своим пьесам. Иногда захожу в гости к Левкию Жевержееву, он в том же доме живет, где и театр. Жевержеев - коллекционер, поэтому тратит все средства на покупку книг и театральных реликвий. Организовал у себя литературно-артистические «пятницы», где бывают Бакст, Альтман, Хлебников, Маяковский, Малевич, Филонов, братья Бурлюки. Я тоже бываю, но редко. А еще Жевержеев завел «пятничный альбом», в котором гости оставляют памятные записи, рисунки, экспромты. Хорошая идея… Ну, а теперь давайте обедать. Моя кухарка прекрасно готовит!

Вот так и жилось Аркадию Тимофеевичу на Троицкой - комфортно и уютно. Квартира его запомнилась не только сотрудникам «Нового Сатирикона». Нам удалось разговорить племянника писателя Игоря Константиновича Гаврилова, который рассказал о том, что его мама долгие годы вспоминала о своей поездке из Севастополя к Аверченко в Петербург в то время. Ее потрясла квартира брата. Она восхищалась всем, что видела у него, особенно пылесосом и домашним телефоном, которые казались ей приметами иного, «заграничного» обихода.

Несколько зарисовок «из жизни на Троицкой» оставили нам коллеги Аркадия Аверченко. Ефим Зозуля вспоминал: «Дверь мне открыла горничная Надя, небольшого роста блондинка с умными, зоркими глазами. До моего прихода она говорила по телефону, и, впустив меня без всяких расспросов в столовую, поспешила продолжать разговор. Телефон стоял на столе Аверченко, и для того, чтобы держать трубку постороннему человеку, т. е. не сидящему за столом - нужно было нагнуться. Как-то так неудобно был расположен аппарат. И Надя говорила, нагнувшись над плечом Аверченко. Разговор был не деловой. Речь шла о родственниках Нади, о поклонах какой-то куме, о чьем-то приезде. В дальнейших моих посещениях Аверченко <…> я не раз видел Надю в такой позе, что не мешало Аверченко работать. Надя, простая девушка, но очень тактичная и умная, держала себя свободно, с достоинством, чувствовала себя, как дома, и поддерживала в квартире и в обращении с многочисленными и разнообразными посетителями удивительно теплый тон. Это было характерно для Аверченко, ибо источником этого тона был, конечно, хозяин» (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).

А вот фрагмент воспоминаний Николая Карпова «В литературном болоте», хранящихся в фондах РГАЛИ и выставленных в Интернете. Как-то Карпов встретил на улице поэта Евгения Венского и сообщил, что идет в редакцию «Нового Сатирикона» со сказкой в стихах «Дед Мороз».

«- Стихи при тебе? - деловым тоном осведомился Венский. - Так идем сейчас к Аверченко на квартиру. Он дома.

Неловко. Я ведь с ним почти не знаком.

Вот чудак! Что он, съест тебя, что ли? Он уже давно не кусается. Манеру эту бросил. А не знаком - познакомлю. Потопали!

В то время Аверченко снимал две меблированные комнаты, с отдельным входом на Троицкой. Он сам открыл дверь. Высокий, бритый, одетый в хорошо сшитый костюм от знаменитого Телески, Аверченко походил на раздобревшего, преуспевающего антрепренера.

Вот, Аркадий Тимофеевич, - начал шутовским тоном Венский, - дозвольте (он так и сказал: „дозвольте“) вам представить талантливого поэта. С ним случилось несчастье.

Аверченко с недоумением взглянул на него, пригласил нас садиться и поставил на стол угощение - коробку шоколадных конфет.

Несчастье? - переспросил он.

Несчастье, Аркадий Тимофеевич. Написал он сказку и спит и видит ее напечатать в „Сатириконе“.

Аверченко вопросительно взглянул на меня. Я молча подал ему рукопись. Он прочитал сказку и заявил:

Хорошо. Я ее напечатаю. Пойдет в ближайшем номере.

И он встал, давая знать, что аудиенция окончена.

Аркадий Тимофеевич, - неожиданно возопил Венский, - вы - бог! Ей-богу, бог! И даже больше, чем бог! Если, скажем, я сейчас попрошу у бога аванс, старик мне ни за что не даст. Сердит на меня здорово, да и скуп он, как Гарпагон. А вы, Аркадий Тимофеевич, дадите без особого неудовольствия. Значит, вы - выше бога.

Сколько? - коротко осведомился сохранявший серьезную мину Аверченко.

Предупреждаю, Аркадий Тимофеевич, - меньше рубля я авансов не беру, - заявил Венский.

Рубль? - удивился Аверченко.

Пятишница требуется, дорогой Аркадий Тимофеевич, пятишница. Теперь я повышаю марку, и в Балабинской гостинице мне лакеи овации устраивают, как какому-нибудь хамлету, прынцу датскому, - балагурил Венский, - я им стал по двугривенному на чай давать, как какой-нибудь Пирпонт Морган. Знай наших! Да и выпить за ваше здоровье меньше, чем на пятерку, стыдно. Вас только оконфужу!

Аверченко вручил ему пять рублей, и Венский рассыпался в шутовских благодарностях».

Приведенный фрагмент как нельзя лучше показывает профессиональные редакторские качества Аверченко: даже малоизвестный автор Н. А. Карпов, даже попрошайка и выпивоха Евгений Венский могли рассчитывать на его покровительство, если приносили талантливые рукописи. Судя по всему, за талант Аркадий Тимофеевич мог простить человеку многое: в 1914–1915 годах в «Новом Сатириконе» появились произведения Александра Грина и Владимира Маяковского, которые имели в Петрограде скандальную известность.

Александр Степанович Грин прослыл неуравновешенным, сильно пьющим человеком, склонным под воздействием винных паров сквернословить и устраивать дебоши в публичных местах. По воспоминаниям Ефима Зозули, Грин мог явиться в «Новый Сатирикон» в конце рабочего дня и лечь спать на редакционный диван. В один из таких вечеров Зозуля попытался найти ему место в гостинице, но совершенно пьяного Грина никто не хотел селить. Наконец место в одной из гостиниц нашлось. Однако Александр Степанович был настроен экстремистски - прямо в вестибюле он остановился перед мирной старушкой в темной мантилье и с необычайной злобой обратился к ней:

Вы требуете от нас бытовых рассказов? Мы должны описывать ваши засаленные капоты? Так вот заявляю вам: не буду я описывать ваши (следовали эпитеты) капоты. К чертовой (было сказано иначе) матери! И не думайте требовать. Плевал я на всю вашу гнусную, подлую жизнь вместе с вашим царем (следовало определение)!

Старушка чуть не лишилась чувств, а Зозуля содрогнулся, потому что неподалеку стояли два офицера и могли услышать последние слова об императоре. Уже в гостиничном номере, сидя на диванчике, Грин продолжал отпускать по адресу старушки такие бранные реплики, что Зозуля не выдержал и начал хохотать.

Что вам сделала эта старушка? - спросил он. - Почему вы думаете, что ей обязательно нужны бытовые рассказы?

Через некоторое время, протрезвев и вспомнив эпизод со старушкой, Грин тоже начал хохотать (Зозуля Е. Д. Сатириконцы).

Несмотря на особенности поведения Грина, Аверченко очень ценил его талант и относился к нему по-человечески тепло. Он часто повторял, глядя вслед Александру Степановичу: «Странный человек, но интересный и талантливый». Первой книгой, выпущенной издательством «Новый Сатирикон» в 1915 году, стала повесть Грина «Происшествие на улице Пса». Вот что вспоминал об этом писатель Лев Гумилевский в очерке «Далекое и близкое»:

«Как-то я занес рассказ, показавшийся мне юмористическим, в „Новый Сатирикон“. Аверченко в редакции бывал редко, принимал посетителей секретарь его Ефим Давыдович Зозуля, тогда еще молодой, еще не полысевший, но уже важный, толстеющий, облаченный в черный пиджак и серые брюки. Он взял рукопись и велел позвонить через неделю-две. Рассказ был принят, и я зашел в редакцию. За столом Зозули, как гость, сидел прекрасно выбритый, прекрасно одетый господин, немного полный, красивый и ленивый. Это и был Аверченко. Он поздоровался со мной и учтиво подал мне книгу, которую только что рассматривал с лица, корешка и обреза.

Это первая наша книга, - сказал он, - нравится вам?

На серой обложке с маркой „Сатирикон“ в верхнем углу было напечатано „А. С. Грин“ и заголовок по первому рассказу, кажется, это было „Происшествие на улице Пса“.

Я отвечал, что книга издана прекрасно».

Поэтесса «Нового Сатирикона» Лидия Лесная в книге «Воспоминания об Александре Грине» (М., 1972) оставила интересные свидетельства о взаимоотношениях Аверченко и Грина:

«Петербург. Невский проспект. Худой высокий человек в пальто неопределенного цвета широко шагает по обледенелому тротуару. Руки засунуты в карманы, голова втянута в плечи, поднят воротник, и шляпа надвинута до бровей. <…>…человек торопится войти наконец в подъезд дома № 88. Он поднимается на второй этаж. Направо дверь с надписью „Ягурт Простокваша“, налево - „Редакция журнала ‘Новый Сатирикон’“. Он входит. Приятное тепло охватывает человека в пальто; он направляется к секретарскому столу. Я отрываю взгляд от сигнального номера журнала.

Здравствуйте, Александр Степанович. Принесли что-нибудь?

Он протягивает вчетверо сложенный лист писчей бумаги.

Очень хорошо. Завтра передам Аркадию Тимофеевичу.

Завтра?!

Рухнула надежда на аванс. Маленький аванс…

Завтра…

Я позвоню Аверченко, скажу, что вы принесли материал. Он разрешит бухгалтерии. Приходите завтра в двенадцать. Хорошо?

Он смотрит в стол. Молчит. <…> Грина считали мрачным, угрюмым человеком, говорили: „Он странный“. Он был глубоко замкнутым…

Отношение Аверченко к Грину имело характер покровительственной симпатии. Ему нравилось бродить с ним после редакционных совещаний по набережным. Странно было видеть их вместе: излучающий здоровье, улыбающийся человек атлетического сложения, всегда элегантный, а рядом Грин - в темном пальто с поднятым воротником, бледный, хмурый. Впрочем, разговаривая с Аверченко всегда вполголоса и где-нибудь в отдалении от насмешливых сотрудников, Грин начинал усмехаться. <…>

Вспоминается такой случай.

Александр Флит, юрист по образованию, служил юрисконсультом в каком-то учреждении, и вдруг - написал стихотворение! Молодой поэт принес его в „Новый Сатирикон“. Спустя неделю пришел за ответом.

Нет, - добродушно сказал Аверченко, - у нас это не пойдет.

Флит решил никогда больше не писать ни строчки.

Но - написал, принес, - и тот же результат. А Флиту, как на грех, очень понравилась сатирико-юмористическая атмосфера редакции журнала. Он стал захаживать, перезнакомился со всеми и подружился с нелюдимым Грином. Взволнованный „возвратами“ друга, Грин решил поговорить с редактором.

Аркадий Тимофеевич, не мне, конечно, вас учить, но с Флитом как-то несправедливо поступают. Его стихи читает Бухов и не пускает. Разве они так уж плохи, эти стихи?

Бухов говорит, что у Флита нет лица, что он „накрапывает“, а не пишет.

У Флита абсолютный литературный вкус. И вы помните, как не шли и не шли рассказы Ефима Зозули, а Флит придумал заголовок „Недоношенные рассказы“, и сразу изюминка появилась. Помните?

Да-да… Пусть он напишет басню, я сам почитаю.

Сражение было выиграно - басни понравились. Флит стал постоянным сотрудником».

Как видим, никакие выходки Грина не могли повредить уважению, которое питал к нему Аверченко. Впрочем, Александр Грин мог совершить нечто эпатажное только в нетрезвом виде. А вот у молодого Владимира Маяковского скандал был концепцией повседневного поведения. Буквально за несколько дней до появления в редакции «Нового Сатирикона» поэт стал причиной ЧП в «Бродячей собаке». 11 февраля 1915 года с эстрады кафе он прочитал свое стихотворение «Вам!», общий пафос которого и нецензурная лексика в конце шокировали аудиторию. Некоторые дамы упали в обморок. По итогам этого выступления был составлен полицейский протокол. При этом присутствовали Тэффи и Алексей Радаков. Тем не менее через две недели, 26 февраля, на страницах журнала Аверченко появляется сатирический «Гимн судье» Маяковского!

Аверченко дал Маяковскому работу в очень сложную для поэта жизненную пору безденежья и даже голодания. Тот в поисках хоть какого-то заработка просил Чуковского познакомить его с Власом Дорошевичем, однако Дорошевич в ответной телеграмме Корнею Ивановичу написал: «Если приведете ко мне вашу желтую кофту, позову околоточного…» «Король фельетона» Дорошевич, как видно, репутации Маяковского испугался. «Король смеха» Аверченко оказался смелее, хотя об общей политике неприятия футуризма «Сатириконом» и «Новым Сатириконом» мы уже говорили. На страницах журналов неоднократно появлялись злая и меткая критика, шаржи, высмеивающие деятелей этого течения. Приведем, к примеру, стихотворение Василия Князева «Признание модерниста» (1908):

Для новой рифмы

Готовы тиф мы

В стихах воспеть,

И с ним возиться,

И заразиться,

И умереть!

Особенно радикально был настроен Аркадий Бухов: при упоминании о футуристах его буквально начинало трясти. В 1913 году в «Новом Сатириконе» было опубликовано его стихотворение «Легенда о страшной книге»:

Ему надевали железный сапог

И гвозди под ногти вбивали,

Но тайну не выдать измученный смог:

Уста горделиво молчали.

………………………………….

Конвой зарыдал и задумался суд,

Вдруг кто-то промолвил речисто:

«О, ваше сиятельство! Пусть принесут

Стихи одного футуриста».

…………………………………………..

Измученный молча поднялся с земли

В предчувствии страшного мига.

«Довольно! - сказал он. - Пытали огнем,

Подвергли ненужным обидам…

…………………………………………….

Нет: лучше ботинок железный.

Какую там тайну вам надо узнать?!

Пожалуйста - будьте любезны!»

Бухов не мог забыть футуристов даже в 1921 году в эмиграции. «Вы, конечно, слышали о футуристах, - писал он в фельетоне „По черепу стукают“. - <…> Когда-то литературные старцы говорили: пер аспера ад астра - через препятствия к звездам. Литературная молодежь футуристического толка выразилась определеннее: через базар - в участок! Другие футуристы тоже работали и бродили по той же тропинке. Футурист Гольцшмит ездил с лекциями по городам и публично разбивал о свою голову доски. Лекция называлась „Дорогу красоте!“. При чем здесь красота - осталось секретом г. Гольцшмита. Во всяком случае, было только ясно, что дорогу к красоте надо пробивать собственным черепом через дубовые доски. Футурист Бурлюк тоже читал лекции, но без досок, а с ботинком, который он ставил на кафедру и говорил: „Это красота - а Венера Милосская безносая кукла“. Футурист Василий Каменский читал свою поэму „Стенька Разин“ <…> в цирке, сидя верхом на лошади, лицом к лошадиному заду и держась за лошадиный хвост. Будет. Таких примеров можно было бы набрать сотни». Особенно Бухов ненавидел Маяковского и писал, что тот «заметен только в хорошем издании, где все пишут грамотно и талантливо, заметен, как чирей на здоровом теле».

Однако далеко не все сатириконцы недолюбливали Маяковского. Алексей Радаков, к примеру, находился под большим его влиянием, хотя был гораздо старше. Именно он и привел поэта к Аверченко, который, по некоторым свидетельствам, сказал Владимиру Владимировичу: «Вы пишите, как хотите, это ничего, что звучит странно, у нас журнал юмористический». Думается, что Аркадий Тимофеевич угадал в Маяковском большой талант (в это время на поэта обратил внимание и Максим Горький) и смог абстрагироваться от дурачеств и эпатажных выходок, которыми славился молодой футурист. Аверченко сумел очень деликатно дать понять Маяковскому, что его талант накладывает на него определенную ответственность.

Слушайте, Маяковский! - часто говорил он. - Вы же умный и талантливый человек, и ясно, что у вас будет и слава, и имя, и квартира, и все, что бывает у всех поэтов и писателей, которые этого заслуживают и этого добиваются. Так чего же вы беситесь, ходите на голове, клоунадничаете в этом паршивом кабаре «Привал комедьянтов» и так далее? Честное слово, для чего это? Чудак вы, право!

Когда Маяковский пытался что-то ответить, Аверченко не давал ему этого сделать и обращался к кому-нибудь из присутствующих: «Нет, серьезно, вы скажите, ведь человек ломится в открытые двери! Ну, что ему надо? Какого рожна? Парень молод, здоров, талантлив…»

Василий Князев так выразил впечатление от прихода Маяковского в журнал: «Маяковский - это огромный утес, обрушившийся в тихий пруд. Он в короткое время… поставил на голову весь „Сатирикон“… переполнив журнал лирикой, в ущерб сатире и юмору. <…>…можно было негодовать, улюлюкать, злобствовать, но в глубине души чуткие (не я, конечно) сознавали - это биологически необходимо , чтоб бегемот пришел в посудную лавку „Сатирикона“ и натворил там мессинских бесчинств» (письмо Арк. Бухову от 28 мая 1935 года). Само присутствие Маяковского, его приходы в редакцию, шумные дискуссии, которыми они сопровождались, остроумные и отнюдь не всегда безобидные пикировки с сотрудниками журнала, с начальством вносили в редакционную жизнь разнообразие и беспокойство. Маяковский не давал скучать, а Аверченко иногда подливал масла в огонь, провоцируя его. Писатель Виктор Ардов вспоминал: когда Маяковского мобилизовали и обрили голову, Аверченко заметил: «Вы всегда все перевыполняете в два раза», намекая на то, что поэту следовало бы обрить только полголовы, как каторжному.

Маяковский прижился в «Новом Сатириконе», в котором опубликовал 25 из 31 написанного за это время стихотворения и отрывки из поэмы «Облако в штанах». Ему нравилось работать с Радаковым, который взялся иллюстрировать стихотворения «Гимн судье», «Гимн взятке», «Гимн здоровью», «Гимн ученому», понимая, что Маяковского надо иллюстрировать не так, как других поэтов. Так родился новый творческий союз, который через несколько лет еще проявит себя в «Окнах сатиры РОСТА». Радаков вспоминал, что ему долго не удавался рисунок к ироническому «Гимну ученому» (1915):

Сидит все ночи. Солнце из-за домишки

опять осклабилось на людские безобразия,

и внизу по тротуарам опять приготовишки

деятельно ходят в гимназии.

Проходят красноухие, а ему не нудно,

что растет человек глуп и покорен;

ведь зато он может ежесекундно

извлекать квадратный корень.

Иллюстрация получалась какой-то неубедительной. Маяковский, который сам был по образованию художником, долго смотрел на рисунок и сказал: «А вы спрячьте голову ученого в книгу, пусть с головой уйдет в книгу». Радаков так и сделал. И рисунок тематически выиграл.

Ефим Зозуля свидетельствовал, что Маяковский относился к делам редакции «Нового Сатирикона» очень серьезно, а в присутствии Аверченко вел себя «как послушный мальчик». На пятничных совещаниях поэт выглядел настолько прилично, что Петр Потёмкин, славившийся своим простодушием, даже заметил однажды:

Владимир Владимирович, у нас вы совершенно не хамите.

Если вас это мучает, могу сепаратно зайти к вам домой и нахамить, - ответил тот.

Сотрудничество в «Новом Сатириконе» предоставило Маяковскому возможность выхода к широкой читательской аудитории, однако впоследствии, когда журнал был закрыт большевиками как антисоветский, поэт писал, что работал в нем «в рассуждении чего б покушать» («Я сам». 1922).

С началом Первой мировой войны коллектив «Нового Сатирикона» во главе с его редактором, Аркадием Аверченко, занял активную патриотическую позицию. В последнем июльском номере за 1914 год в редакционной статье сообщалось:

«Когда перед всем народом встает одна, всех объединяющая великая задача, - отстоять свое отечество, отстоять свою самостоятельность, когда десятки тысяч семейств провожают своих любимых на войну, когда скоро появятся люди в глубоком трауре и в церквах будут поминать дорогие имена павших в бою воинов, - тогда не только смех, но даже слабая улыбка являются оскорблением народному горю, народной печали… Тогда неуместен смех - тот самый смех, который в мирное время так нужен, так всеми любим.

И, однако, мы считаем своей необходимой задачей, своей обязанностью, внести свою хотя бы крошечную долю, увеличивающую всеобщее воодушевление, внести хотя бы каплю в ту огромную волну патриотизма, в стихийный девятый вал, который мощно подымет на своем сверкающем гребне к небу всех нас, заставляя забыть партийные раздоры, счеты и ссоры мирного времени.

В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. <…>

Мы, сначала, хотели приостановить на время войны наш журнал. Перед надвигающимися великими событиями, в это страшное для всего мира время, наше дело нам показалось никому ненужным, не имеющим никакого значения и интереса - слишком подавило нас, как и всех, величие происходящих событий. Но потом мы сказали себе:

Пусть каждый в этот грозный для родины час принесет пользу своему отечеству, как он умеет и как он может…

Мы были бы счастливы, если бы Новому Сатирикону удалось запечатлеть на своих страницах наше великое и страшное время. Запечатлеть наших врагов и друзей, геройство, страдание, ужас, печаль, коварство, красоту и мерзость войны».

Сатириконцы отныне обратили свой критический талант против внешнего врага - немцев и их союзников. Страницы журнала запестрели фельетонами и карикатурами, высмеивающими императора Вильгельма, австрийцев и турок, болгарского царя Фердинанда. Мысли об этих фигурах не покидали Аверченко даже во время отдыха. 8 августа 1914 года, находясь в гостях в Куоккале, он оставил следующую запись в недавно появившемся альманахе «Чукоккала»:

«Не потому, что мы воюем с Вильгельмом, а вообще - нахожу, что Вильгельм смешон. Можно ошибиться в одном случае… Ну, в двух!.. Ну, в трех!!

1. Думал, что Англия будет нейтральна… - Ошибся.

2. Думал, что Япония будет против России. - Ошибся.

3. Никогда не думал, что Япония будет за Россию. - Ошибся.

4. Думал, что Бельгия безмолвно пропустит немцев. - Ошибся.

5. Думал, что Италия будет за немцев. - Ошибся.

6. Думал, вероятно, что Италия будет нейтральна. - Ошибся.

7. Надеялся на мощь Австрии. - Ошибся.

Итого - 7 ошибок. Это именно те 7 бед, за которые - один ответ» (Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 2006).

Аркадий Тимофеевич по состоянию зрения мобилизации не подлежал. В декабре 1916 года он прошел полное медицинское освидетельствование, в результате которого был признан «вовсе негодным» к военной службе и зачислен в ополчение второго разряда. Два других владельца «Нового Сатирикона» - Радаков и Ре-Ми - проходили службу в тыловой военно-автомобильной школе, которая готовила шоферов и мотоциклистов. В «Чукоккале» сохранился шуточный рисунок Ре-Ми от 28 июня 1915 года, на котором он изобразил самого себя в солдатской форме, с ружьем и заплечным рюкзаком. В комментарии к этому шаржу Чуковский писал: «Художник Ре-Ми, ожидая призыва в армию, попытался вообразить, каким он будет в солдатской форме. Получилось нелепое чучело. <…> На самом деле в солдатской форме он оказался еще непригляднее» (Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского). Алексей Радаков уже в 1920-е годы любил порассказать, как он был «душкой-военным» и «дамы просто падали, падали, такой я был красавец!». В той же автомобильной школе с сентября 1915 года работал чертежником Владимир Маяковский, а Виктор Шкловский обучал новичков водить машины на Марсовом поле. Радаков вспоминал, как они весело проводили время: «Служба у нас была довольно странного порядка, несколько даже юмористического. Нам надо было расквартировать войска, пришедшие с фронта. Предположим, приезжает с фронта какая-нибудь часть. Например, приходят военные автомобили, велосипедисты, нам надо было находить соответствующее помещение в городе и представлять. Для этого надо было ехать в Думу, хлопотать и черт знает что» (Радаков А. А. Воспоминания. Запись 26 апреля 1939 г. Рукопись. БММ).

Мобилизованы были также Саша Чёрный (служил в 13-м полевом госпитале в районе Варшавы), Василий Князев и Аркадий Бухов, которые сразу же после призыва были демобилизованы: первый - по болезни, второй из-за «неблагонадежности».

В первые годы войны волна патриотизма захлестнула все слои русского общества. Владелец «Вены» снял вывеску заведения и заменил ее на «Ресторан И. С. Соколова»; Тэффи в июле 1916 года сфотографировалась для журнала «Солнце России» в костюме сестры милосердия. Подпись под снимком гласила: «Известная писательница Н. А. Тэффи, отвозившая подарки нижним чинам в действующую армию». Аверченко же писал о проявлениях героизма на фронте, высмеивал тыловые будни: разгул спекуляции, воровства и взяточничества. В одном из фельетонов 1915 года он утверждал, что к бессовестному торговцу, повышающему цены на товары первой необходимости, следует обращаться с вопросом: «Где же ваш патриотизм, которым охвачена вся порядочная, приличная Россия?»

«Редактор (уныло ). Гм… Мнишек. Кажется, я вас понимаю. Родословная кайзера?

Писатель . М-м-м… н-н-нет.

Редактор . Извините, я очень занят. Потрудитесь объяснить, в чем дело.

Писатель (задумчиво, с убеждением ). Оригинальный, яркий характер этой женщины, общий колорит ее личной жизни…

Редактор (строго ). При чем же тут война?

Писатель . Я и говорю, что ни при чем.

Редактор . Милый, читатель требует военных, злободневных рассказов.

Писатель . Разве? Я не слыхал. А где вы читали об этом?

Редактор . Извините, мне некогда… (Смотрит на писателя с ненавистью .) А где вы видели, чтобы теперь кто-либо читал иное, чем рассказы о войне?»

Писатель, так и не угодив Редактору, удаляется ни с чем. Вслед за ним в кабинет заходит беллетрист Бяшко, пишущий по всем требованиям «текущего момента»:

«Бяшко . <…> Останетесь довольны. Дело происходит в траншеях. Масса выстрелов.

Редактор . И пулеметы есть?

Бяшко . Все, все. Бронированные форты, пулеметы, цеппелины и даже фугасы.

Редактор (влюбленно ). Господи! Даст же Бог человеку! Роскошь пера! Пиршество красок! Быт, кровь и огонь!

Бяшко (нерасслышав ). А? Да: герой избит в кровь и брошен в огонь».

Аналогичную проблему поднимал Аверченко, к примеру, в фельетоне «Специалист по военному делу. Из жизни малой прессы» (1915), в котором высмеял дилетантов, пишущих о войне и не понимающих смысла многих специальных терминов. Описанный в фельетоне разговор редактора газеты с «военным обозревателем» вызывает улыбку:

«- Какую вы написали странность: „Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них“. Что значит „их в них“?

Что же тут непонятного? Направляя их в них, - значит, направляя блиндажи в русских!

Да разве блиндаж можно направлять?

Отчего же, - пожал плечами военный обозреватель, - ведь он же подвижен. Если из него нужно прицелиться, то он поворачивается в необходимую сторону.

Вы, значит, думаете, что из блиндажа можно выстрельнуть?

Отчего же… конечно, кто хочет - может выстрелить, а кто не хочет - может не стрелять.

Спасибо. Значит, по-вашему, блиндаж - нечто вроде пушки?

Не по-моему это, а по-военному! - вспылил обозреватель. - Что вы, издеваетесь надо мной, что ли? Во всякой газете встретите фразы: „Русские стреляли из блиндажей“, „немцы стреляли из блиндажей“… Осел только не поймет, что такое блиндаж!»

Аркадий Тимофеевич забавлялся и тогда, когда видел проявления экзальтированного отношения к военной теме, ставшей модной. В его записной книжечке этого времени мы обнаружили такую зарисовку:

«- Кто вы?

Военный…

Слава Богу! Первый военный…

О нет, я военный портной».

Веря в целебную силу смеха, Аверченко нередко выступал перед ранеными в госпиталях. Однажды водном из лазаретов с ним произошел интересный случай, описанный в рассказе «Страшный мальчик». Однако прежде чем привести из него цитату, просим читателя вспомнить обстоятельства севастопольского детства писателя, а именно хулигана Ваньку Аптекарёнка, державшего в страхе мальчишек Артиллерийской слободки. Вспомнили? Теперь предоставим слово Аркадию Тимофеевичу:

«12 ноября 1914 года меня пригласили в лазарет прочесть несколько моих рассказов раненым, смертельно скучавшим в мирной лазаретной обстановке.

Только что я вошел в большую, уставленную кроватями палату, как сзади меня, с кровати, послышался голос:

Здравствуй, фраер. Ты чего задаешься на макароны?

Родной моему детскому уху тон прозвучал в словах этого бледного, заросшего бородой раненого.

Вы это мне?

Так-то не узнавать старых друзей? Погоди, попадешься ты мне на нашей улице, узнаешь, что такое Ванька Аптекарёнок!

Страшный мальчик лежал передо мной, слабо и ласково улыбаясь мне.

Детский страх перед ним на секунду вырос во мне и заставил и меня и его (потом, когда я ему признался в этом) рассмеяться.

Милый Аптекарёнок? Офицер?

Да. - И в свою очередь: - Писатель?

Не ранен?

То-то. А помнишь, как я при тебе Сашку Ганнибацера вздул?

Еще бы! А за что ты тогда до меня „добирался“?

А за арбузы с баштана. Вы их воровали, и это было нехорошо.

Потому что мне самому хотелось воровать.

Правильно. А страшная у тебя была рука, нечто вроде железного молотка. Воображаю, какая она теперь…

Да, брат, - усмехнулся он. - И вообразить не можешь.

Да вот, гляди.

И показал из-под одеяла короткий обрубок.

Где это тебя так?

Батарею брали. Их было человек пятьдесят. А нас, этого… меньше».

Летом 1915 года Аверченко предпринял поездку, которая в печати была названа «кавказскими вечерами». Он выступал перед ранеными в Кавказских Минеральных Водах и старался отвлечь этих людей от тяжелых мыслей, развеселить. Писатель намеренно отбирал для публичного исполнения довоенные произведения, позволяющие разрядить тревожную атмосферу и бездумно посмеяться. Газета «Пятигорское эхо» 15 июня 1915 года писала с благодарностью: «Этот высокий человек с таким добродушным характером и насмешливым лицом приехал к нам в то время, когда сумерки сделались особенно тягостными и мрачными, когда так трудно было дышать в спертом воздухе, и сказал только одно слово - смейтесь! Мы послушно рассмеялись, и как-то сразу стало легче, веселее на душе».

Новые военные реалии вызывали новые темы творчества: к 1915 году в «Новом Сатириконе» прочно утвердился смеховой сюжет, рожденный условиями жизни при объявленном «сухом законе». С 19 июля 1914 года вследствие царского указа о запрещении производства и продажи всех видов алкогольной продукции на всей территории России торговля алкогольными изделиями была прекращена. Протестный «алкогольный» юмор сатириконцев был доброжелателен к пьющим. Они настолько иронически относились к «сухому закону», что в 1915 году выпустили целый сатирико-юмористический сборник «Осиновый кол на могилу зеленого змия», в котором скептически рассматривали перспективу всеобщей трезвости. Содержание этой книги не может не вызвать улыбку: Аркадий Бухов «Всемирная история пьянства», Исидор Гуревич «Алкоголизм и медицина», Александр Рославлев «Пьяные стихотворения» и т. д.

Аверченко написал для сборника четыре фельетона: «Осиновый кол», «Сухой праздник (Неорождественский рассказ)», «Гипнотизм» (Очерк) и «Непонятное». В фельетоне «Осиновый кол», открывающем сборник, сатирик четко определил свою позицию:

«Позвольте мне поплакать, читатель - мой интимный доверенный друг, - знаете, о чем? Об исчезновении на Руси пьянства. <…>

Кажется, радоваться бы надо?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

НОВЫЙ ГОД Двенадцать. Хлопнула бутылка, Младенец-год глядит в окно, В бокале зашипело пылко Мое морозное вино. Мне чужды новые желанья, Но буду ли тужить о том, Когда цветут воспоминанья О прошлом счастии моем? Вот снова я студент московский, И ты со мной, и снова

НА НОВЫЙ ГОД Нового года преддверие. Вечности ширь необъятная. Звездам задумчивым верю я, Верю вам, лунные пятна! Знаю, чьей тайною стонете, Грусть ваша сердцу понятна: Дням, что за мною вы гоните, Не возвратиться обратно. Вижу я взоры склоненные. Замер блаженно в их власти

НОВЫЙ ДОМ Когда-то с черным котом (Что «сам по себе» у Киплинга) Мы жили вдвоем… И был наш спокойный дом спокойной любовью к викингам и книгам чуть-чуть согрет, и этот прохладный свет просторного одиночества ни для кого мерцал. Напрасно чьи-то сердца ловили, словно

НОВЫЙ ВЕК Даже если приглушить подушкой старые английские часы, громогласно отбивающие последние и первые минуты слома времени, а голову при этом спрятать под одеяло и сказать себе в 11 часов вечера: «Спи!» - все равно не заснешь. Подсознание фиксирует событие: не год

Рождение Ave. «Сатирикон» Это я удачно зашел… М. Булгаков. Иван Васильевич Аркадий Аверченко появился в Петербурге под новый, 1908 год с одиннадцатью рублями в кармане и надеждой на удачу. В одной из автобиографий он даже называл дату приезда - 24 декабря. Впрочем, в другой он

«Новый Сатирикон» 1Весной 1913 года в «Сатириконе» разгорелся скандал, который привел к разрыву Аверченко и К° с Корнфельдом. В различных источниках приводятся разные причины случившегося.Первую версию изложила Л. Евстигнеева (Спиридонова) в монографии «Журнал

I. Новый мир Холодной зимней ночью - когда свершался переход от предыдущего столетия к новому - молодой человек двадцати шести лет, сидя в душном вагоне поезда, писал письмо, обращенное к прекрасной женщине. Из окна вагона открывался вид на бесконечные, занесенные снегом

НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, НОВЫЙ КУРС В марте 1982 года, через год после выхода в отставку из «Чейз-бэнк», я стал председателем компании «Рокфеллер Сентер Инк.» (РСИ), которая к тому времени владела не только Рокфеллеровским центром, но также и другой недвижимостью. Рамки,

Новый, ну очень новый Меня отправили в поселок Новый Гусь-Хрустального района в старый деревянный детский дом. Странно, практически не помню светлых и красивых детских домов. Все они были крайне убоги и стары, как будто детство "такого" ребенка может проходить только в

Новый век Наступил XX век.Александра Алексеевна Маяковская:«Весной 1901 года Люда кончила семь классов. По случаю окончания ею курса мы решили всей семьёй поехать в Сухум, где жили знакомые».В Сухуме семилетнего Володю заинтересовала высоченная башня, стоявшая на берегу

Новый год Николай Маркович Эммануэль был великий ценитель женской красоты. Только этим могу объяснить мое с женой присутствие в компании академиков. Я был среди них единственным, не удостоенным этого титула. Академиков было человек шесть.Встретили Новый, 1956 год.Отыграли

«САТИРИКОН ФЕЛЛИНИ» Еще во время учебы в лицее Федерико прочел издание «Сатирикона», снабженное довольно скверными эротическими иллюстрациями. Эта версия не была адаптирована для подростков путем изъятия непристойных мест. Автором этого дошедшего до нас в виде

Новый год 31 декабря друзья собрались у Серова проводить старый год и приветствовать новый. Вспомнили, как под новый 1938 год уезжали из Испании. Да, Испания далеко. И прошел целый год. Но как она близка, и как недавно они были там, под ее ярким небом на выжженных пространствах